Записал и обработал А.С. Крылов
Приметы времени
Продолжение. Начало №2 (12) 2019
Фото из семейного архива В.Ф. Буйлова
Маяковский – В поле надо видеть далеко
Буйлов: А жизнь текла своим чередом: были награждения и наказания, были и политические дела – они в нашем с Вами разговоре приобретают особый оттенок. Я о них рассказываю не потому, чтобы всё охаять, упаси бог, а потому, чтобы показать, что, когда власть принимает какие-то решения, поначалу, казалось бы, совершенно разумные, они впоследствии превращаются в какое-то уродство и непотребность. Мы внизу думаем, что, конечно, разумно коров из личного владения у трактористов отобрать, чтобы им горб-то не гнуть. Пусть, вон, идут за рубль банку молока купят, да и отдыхают после работы, сидя во дворе на лавочке. А то в колхозе 13–14 часов отфигачут, да ещё дома хозяйство. Как тут не поверить партии? Что тут неестественного? Всё правильно. А в жизни не всё так.
Инспекция заготовок
Буйлов: В прошлый раз мы говорили о том, как обеспечивался план по животноводству и по мясу, а до шерсти мы не дошли.
Крылов: Я так понял, что про шерсть не менее интересно.
Буйлов: После того как вранье в части выполнения плановых заданий перешло границы разумного, Никита Сергеевич придумал инспекцию заготовок – вот будет инспекция, тогда не будет никто и врать. Почему не будет? Инспекция будет всё контролировать. Враньё-то до него доходило, но что делать? Так же как сейчас воровство доходит до Путина. Не доходит, что ли?
И вот у нас создали инспекцию по заготовкам. Инспекция была создана в районах и в области. Предполагалось, что инспекция будет прогнозировать, сколько и чего должны – тогда не говорили продать – сдать государству. Я проработал начальником Управления сельского хозяйства 5 лет, ко мне председатели колхозов, совхозов никогда не приходили с просьбой – мол, продайте нам трактор. Было такое слово «выделить». Так же как – не где «купил» апельсин, а где «достал». А уж не дай бог импортные ботинки, Вас спросят: «Где достал ботинки?»
Крылов: А у нас одна была девушка, симпатичная такая, у неё отец был генерал, и мы в то время советское спрашиваем: «А где ты колбасу берешь?» Она говорит: «В холодильнике».
Буйлов: Это так же как в Сочи сочинение писали ребятишки на тему «Кем ты хочешь быть, став взрослым». И одни там написали: отдыхающими. Ну и вот эти инспекторы – это уж такие мучители с карандашом, со счётами, они обсчитывают всё, что я обязан сдать, и потом, что я сдал, что пересдал, и что недосдал, это были функции инспектора по заготовкам. Их побаивались. И вот в Сердобском районе был назначен главный инспектор, такой суетливый, но порядочный, честный человек. Подходит конец квартала, он всё анализирует по всем хозяйствам, потом идёт в райком, докладывает, потом докладывает в инспекцию по заготовкам области – накормили скотину или не накормили. И он был уж слишком простоват, как говорится, немножко нетельный.
– Так, совхоз «Ленина», Буйлов, заходи. Давай, что у тебя с молоком?
– Вот принёс Вам отчёт.
– Ну, план-то выполнили?
– Нет, план не выполнили.
Самое интересное, план разбивался по кварталам, потом полугодие, потом 9 месяцев и год. По месяцам мы разбивали уже сами, это нам доверяли, а больше нет. Вот проходит первый квартал¸ план-то мы не сдали по молоку, а у меня расписано 1, квартал, 2 и 3, то, что я недосдал в 1-ом квартале, переносится на 2-ой. А 2-ой опять завалили, тогда недостаток первых двух кварталов переносится на третий. И вот получалось так, что в декабре надо было уже на 1 корову в сутки доить литров 200, чтобы закрыть год. Казалось, надо скорректировать, а некуда. Это первая шутка такая была. А план сдачи яйца, как правило, выполнялся. Не выполнялся только план по шерсти. Оказывается, для того чтобы была шерсть, овцу надо хорошо кормить! А фокус заключается в том, что вот у меня сено заготовлено от потребности только 50% и за молоко меня на бюро в любой день могут спросить. Мы сводку по надоям каждый день утром в райком передаем, у меня для этого с 7–8 утра специальный человек сидит. А сейчас передают?
Крылов: Прекратили.
Буйлов: Ну, может, поумнели, не знаю. В сводке данные: сколько надоили, какая жирность, и так далее. Позвольте Вас спросить, а как же давать сводки по шерсти? Её мерить, что ли? Вот представьте, такой большой вопрос они понимали, что сводки по шерсти они берут только раз в год. А потому я, зоотехник, корма отдаю коровам, но не овцам. По овцам я знаю, что план не выполню, я заранее знаю, и все знают, и вся Европа знает. Но это будет потом, после стрижки, мне вколотят за этот план, может, с работы снимут, но – потом.
Крылов: А овец сколько у Вас было?
Буйлов: Что значит у меня? Я в Сердобском районе работал в трёх совхозах. Например¸ в «Долгорукском» было 5 тысяч, в совхозе «Ленина» ни одной, а в совхозе «Хотяновский» – 2 тысячи.
Крылов: Это для наших краев и черноземов очень даже много.
Буйлов: 5 тысяч – это очень много, таких хозяйств можно было по пальцам перечесть. Ну, вот, шерсть мы благополучно заваливаем, зато у всего населения есть куры. Меня спрашивают: «Совхоз «Ленина», сколько яиц вы не досдаете?» «Ну, там 20 тысяч». «И будете вы позориться за 20 тысяч? Да пройдите по народу с кошёлкой, дадут вам яйца, и сдайте!» Мы распределяем улицы, идём и канючим яйца. Крестьянин, как обычно, не даёт, а это конец года, и мы говорим, например: «Мария Ивановна, Вы всё-таки не хотите отдать 10 яиц?» «Да как же 10, у меня ребятишки, я десяток яиц за неделю не набираю, что же вы делаете то?» «Хорошо, Мария Ивановна. Только вот вы придёте отходы выписывать, так вот, как придёте, так и уйдёте. До свидания!» «Ну пристали, ладно, нате 10 яиц. Вот набрала».
Пятитысячники
Буйлов: Мало, кто сейчас знает, и уж еще меньше, кто помнит, что после войны партия и правительство направляло в село таких, знаете, промышленных рабочих, настоящих коммунистов, прожжённых, верующих в идею. Это были путиловцы из Ленинграда, и московский рабочий класс. Их направили в село и назвали «пятитысячниками», а позже «пятидесятитысячниками». Мне кажется, что первая партия пятитысячников была направлены на работу исключительно председателями колхозов, чтобы поднять колхозную экономику, организовать трудовой процесс. Кто должен поднимать? Коммунист! Кто это? Рабочий класс! Самый организованный, самый передовой и так далее, и вот их направили.
Крылов: Но ведь люди эти должны были обладать организаторскими способностями. Не просто рабочий класс, а опытные руководители.
Буйлов: Это нет, это где-то за скобками. Самое главное, что они глубоко партийные, как тогда говорили. Это передовой класс нашего общества. Вот так это преподносилось. Я помню, как у нас газета, тогда она была «Сталинское знамя», как ни откроешь, то всё эти пятитысячники или пятидесятитысячники. И вот в Пензенскую область в один из районов прибывает такой же сознательный, герой Советского Союза, бывший командир партизанского отряда, человек без страха и упрёка, за его голову немцы назначали награду в 10 тысяч марок. Он, по-моему, был ленинградец. Вообще, их приехало много, я лично знал двоих, один из них жив.
Крылов: А какой это район всё-таки? Нам что тут скрывать-то?
Буйлов: Потом поймёте, почему я не хочу называть район. Всю эту историю мне рассказывал не кто-нибудь, а секретарь обкома Владимир Фёдорович Огарёв. Они же рассматривали в обкоме это дело. А вот знаете, как бы мне это сказать, чтобы не обидеть женщин, которые ещё живы, здоровы. Вот партийная структура управления районом: первый секретарь райкома – это человек, который отвечает за весь район, потом секретарь райкома, который отвечает за промышленность, там, в районе всегда маслозавод, сельхозтехника, потом секретарь, который отвечает за сельское хозяйство (только в больших районах был такой секретарь), и был обязательно секретарь по идеологии. Вот секретарь по идеологии была, как правило, женщина.
Крылов: А в Пензенском районе тоже была женщина?
Буйлов: Женщина. Александра Яковлевна Петрова. Она была очень хорошей женщиной, очень много работала. Тогда, знаете, подбирали женщин на такие должности, как бы это правильнее сказать, красивых (по нынешней терминологии, которую я не люблю – сексуальных) и, желательно, незамужних, чтоб лучше работала и не отвлекалась на семейные дела. Это, большей частью, были хорошие труженицы, они занимались соцсоревнованием, принятием соцобязательств, контролем за выполнением этих обязательств, в общем, тем, что в колхозе делали секретарь парткома, председатель профкома, только на районном уровне. Иногда им давали школы, больницы – соцсфера входила в их компетенцию. Мне кажется, это-то всех нас и сгубило, потому, что партийные работники совали нос во все щели.
Очень я боюсь, как бы не повторилась эта ситуация сейчас, когда везде и всюду на языке «Единая Россия». Не дай бог. Вот коммунисты сами работали много и совали нос, куда не следует. Понимаете? Это же ужасно, когда из ЦК идёт информация в хозяйство, где я работал зоотехником, по плану случек свиноматок и плану отёла коров. Они их там что, осеменяли что ли? А ведь я эти планы получал, причем не где-нибудь, а в райкоме. Потом Управление сельского хозяйства, помните я Вам говорил об их роли, на примере одного из районов: «Сейчас спрошу у первого секретаря, идет у нас дождь или нет». Это все из той же, так сказать, «оперы».
И вот такая женщина оказалась в том районе, где
председателем колхоза был герой Советского Союза, за которого немцы давали 10
тысяч марок. И она к нему приезжает, эта самая дама, и начинает ему говорить о
том, как плохо у них дела обстоят. Вот она говорит (назовём его Иваном Петровичем):
«Иван Петрович, понимаете, январь, а у Вас лозунг ещё висит на ферме «Трудовую
вахту Сталина в честь Первомая». Вы что делаете?»
В следующий раз приезжает: «Ну вот, опять та же история, Вы поздравляете с
Новым годом, а сегодня 1 августа, следите за этим делом!» Или, например:
«Условия соревнования есть, расписаны помесячно, сегодня август, а у Вас в
графах «исполнение по месяцам» всё пусто». В итоге она его достала. И так его
достала, что он не знает, куда от неё уже деваться. У него бригадиры, они подсказывают,
они щадят его, если он корову быком назовёт, они его поправят аккуратненько. И
он вкалывает день и ночь, как все в колхозе, он же по-другому не может:
бригадиры сеют чуть свет, а он спать будет? Нет, конечно!
И вот райком планирует на бюро слушать какого-то председателя за падёж телят. Завтра будет бюро. С кого-то спросят за низкие надои, с кого-то за плохую вспашку зяби, а с кого-то – за партийную идеологическую работу. И она сидит и говорит: «Давайте послушаем Ивана Петровича, я с ним замучилась окончательно, я не знаю, что уже делать! Я ведь ему и помогаю, стараюсь, живу там целыми днями, ничего не помогает. Ну, давайте его послушаем».
Рассмотрели один, другой, третий вопрос, и вот Иван Петрович выходит на трибуну. Секретарь спрашивает: «По данному вопросу кто у нас докладчик?». «Вот, Мария Ивановна», – отвечают ему. Она выходит и говорит: «Товарищи, так, мол, и так – вот такая ситуация». А он вскакивает, постоянно перебивает: «Да это же неправда, да я сразу заполнил эти соревнования». И так далее. Она ему: «У Вас призывы Первомайские». А он: «Да чего Вы ко мне пристали, мы уже давно лозунг сняли и другой повесили!» Кто-то язвит: «Зачем сняли-то? Скоро опять Первомай».
И вот она его достаёт окончательно, а он до такой степени разошёлся, по трибуне кулаками стучит: «Да Вы что ко мне привязались, а Вы, Вы, Вы, Вы, … на передок слабы!» И уходит. Они ему выносят строгий выговор с внесением в учётную карточку. Он бросает колхоз, в обкоме его рассматривают. Огарёв Владимир Фёдорович был секретарём обкома, бывший участник войны. Он мне эту историю рассказывал. Им было о чём говорить, это был человек без страха и упрёка, то, что он делал, будучи партизаном, это не понять обычному человеку. На бюро его рассмотрели, теперь решение райкома надо утверждать решением бюро Обкома. И он мне тогда с грустью говорит: «Знаете, пуля меня не взяла фашистская, меня голодом не заморило, а тут какая-то баба, на ней и сгорел». И вот эти «пятитысячники» быстро рассосались, быстро разъехались. А почему? Вопрос, кажется, правильный и простой. Вот приехал человек в область, а у него жена больная, ей надо не в Шемышейке лечиться, а в Ленинграде, а у второго дочь учится, а у третьего жены нет, где-то погибла на фронте, у него там двое детей, они учатся, он их оставил без присмотра, и все они живые люди, и они все нашли причины, и очень быстро из этого роя не получилось … ничего. Получилось прямо по Черномырдину – хотели как лучше…
Как во время собрания в колхозе голова на полу «оказалась»
Буйлов: Вот ещё один забавный случай, тоже Огарёв мне рассказывал. В Шемышейке проходит совещание по итогам года. Когда в колхозах и совхозах области проходили итоговые совещания, обком чуть ли не в полном составе, райком, председатель суда, прокурор, КГБ, МВД направлялись на эти собрания колхозников, что было, в общем, неплохо. И вот Шемышейка, там колхоз, а в колхозе сохранился после войны клуб. Сцену этого клуба, когда строили, поставили на столбиках высотой около 1,7–1,8 м, на них установили лаги и настелили половые доски. Это было основание для сцены, где стоял стол, покрытый красным материалом. На сцене сидит президиум, идёт собрание. Вот Владимир Фёдорович рассказывает, а у него была такая поговорка: «Вот прям скажу».
«Вот прям скажу – направили меня в Шемышейку, я приезжаю. Ну, колхоз, понятно, что тащат, что ни черта дела не идут, ну, собрание, я обязан быть на этом собрании, объявляют меня в конце, уже кто спит, кто чего, дремлют уже – дело-то к утру, собрание иногда одним днём не заканчивалось».
Тут он ко мне обращается: «Ты знаешь, Владимир Фёдорович, странная получается вещь. Вот отчитывается председатель колхоза, списывают два трактора, собрание колхозников должны это решение утвердить. Никаких вопросов, все поднимают руку, списать три трактора или два. Но как только вопрос заходит, что у кладовщика не хватает банки мёда, три килограмма, будут орать сутки».
И вот когда после его объявления Огарев В.Ф. пошёл к трибуне, под ним провалилась половая доска, и он в образовавшуюся щель провалился. Да так провалился, что над полом оказалась одна голова, она и была видна на сцене, а народ подумал – как сам Огарев сказал – что ему башку кто-то отрубил саблей. Один из участников собрания потом ему рассказывал: «Мы, когда очнулись, смотрим, голова лежит на полу».
Он пытается оттуда выбраться, они его оттуда вытаскивают, а он говорит: «Да, б..я, колхоз, прямо скажем…»
Из воспоминаний Михаила Трофимовича Суилина
Буйлов: Я работал главным зоотехником, когда к нам приехал Михаил Тимофеевич Суилин – корреспондент газеты «Пензенская правда», теперь уже покойный, Царствие ему Небесное. Он уже тогда в возрасте был. Очень любил рыбу ловить спиннингом. И вот едет он на Хопёр и мне говорит: «Володь, ты меня отвези на Хопёр и езжай по своим делам, а вечером за мной заедешь». А у меня лошадка, я его высаживаю, он рыбу ловит, а потом он в каждом номере «Пензенской правды» писал письма из деревни, где совхоз «Долгоруковский». А жил он у меня. Я ему говорю: «Вот, Вы корреспондент, расскажите, какие интересные эпизоды были в Вашей жизни». Он отвечает: «О, были, конечно, сейчас расскажу».
Теперь я перехожу к воспоминаниям самого Михаила Тимофеевича.
«Вот пришла жалоба из Колышлейского района, из колхоза, пишет уборщица правления колхоза, пишет жалобу в газету «Сталинское Знамя»: «Уважаемая газета «Сталинское Знамя», я работаю уборщицей в колхозе и всё было бы ничего, но они ведь, бригадиры, как съедутся на наряд, лампу зажигают и – пошёл, накурят, самогонки я им принесу, мне не тяжело, это я им ношу, но Вы понимаете, они ведь сидят, пьют до утра, а по лёгкому ходят в печку, а там зола, они как надуют туда, и я никак не вытащу».
А то еще эпизод был. Тоже жалоба, и тоже из Колышлейского района. Теперь уже уборщица райкома, молодая, не замужем, пишет жалобу в газету: «Приезжайте и разберитесь, мне невозможно дальше жить, мне хоть с работы уходи». А это 50-е годы. Вот приезжает первый секретарь и начинает меня похлопывать по одному месту, а я молодая, мне это ни к чему. Я раз, два, а то знаете, как бывает, это уж совсем невыносимо, вот он приезжает однажды, а я пол мою, нагнулась и не вижу, что он идёт, а он так посмотрел на меня, обошёл, встал за стол президиума, разнервничался и стал детородным органом стучать по столу. Нервы успокаивать». Вот это наша жизнь внизу, как она есть.
Колхозное собрание
Буйлов: Огарева В.Ф. послали от обкома для участия в годовом собрании в один из колхозов в Шемышейском районе. Владимир Федорович, мой тезка, был хорошим рассказчиком. В любом колхозе есть обязательно сколько-то человек, которые на собрания не ходят никогда, вообще никогда. Ну, не хотят, и не ходят. Их приглашают под роспись, председатель колхоза старается, чтобы численность присутствующих была максимальной. И он что только ни делает: сулит всякие блага, выписывает им зерна, чтобы только они пришли на собрание. При этом в колхозах было правило – если у крестьян корова или телята зашли на озимые и травят колхозное добро, то объездчик их выгоняет. Выгнал, уехал на лошади, они опять заходят. И тогда председатель в качестве крайней меры объявляет: «Вот если ещё раз ваш частный скот зайдет на озимые, то загоню его в колхозный двор, а утром, я вам точно говорю, сдам его на мясокомбинат. Вы и денег не получите, и скота лишитесь».
Они к прокурору, а прокурор разъясняет, что этого нельзя делать. Тогда председатель говорит: «Конечно, нельзя. Тогда вот так, я сдам ваш скот, деньги отдам, но по государственным ценам уйдёт ваша скотина».
И это всегда так, каждый год, пока снег не ляжет, скотина прорывается, овцы, козы, телята, лошади, обязательно на озимые. И тут собрание по итогам года, ноябрь, и вдруг опять частный скот попадает на колхозный двор. Председатель перед собранием говорит: «Вечером собрание – вот там и разберёмся». И вот кузнец Пётр Иванович, одет в рваные валенки, рваные калоши, всё рваньё на нём, думает, как быть. А на селе всегда хохмачи были, и вот один тракторист, который любит пошутить, (а я Вам рассказывал, это был народ послевоенный, пришли солдаты, они изголодались по жизни) и говорит кузнецу: «Ты, давай, сегодня приходи, сегодня будут рассматривать, тёлка-то твоя тоже в колхозном дворе». «Я знаю», – отвечает кузнец. «Знаешь, а вот сегодня будем решать, куда девать твою тёлку, проголосуем и всё, и привет твоей тёлке, ты давай, приходи». И вот этот кузнец старый, который в жизни не был ни на одном собрании, в жизни нигде не выступал – знает своё дело, стучит и стучит молотом, и ладно – и вот на собрании, после нескольких часов выступлений, его разморило и он уснул. А этот тракторист (назовем его Степаном Ивановичем), который его заманил, сидит рядом. Как только возникла заминка в выступлениях, толкает он кузнеца в бок и говорит: «Давай, давай, вставай, иди на трибуну, сейчас как раз о твоей тёлке будет решаться вопрос, иди». А ведущий собрания уже спрашивает, кто следующий. Кузнец выходит, встаёт за трибуну, смотрит в зал и говорит: «Я буду краток: х… вам всем, а не тёлку!» И ушёл. Огарёв потом мне рассказывал, что, как услыхал это, думал, все с ума сойдут от эмоций.
Вот вам наше колхозное собрание.
Однажды обком партии принимает решение, в связи с тем, что в колхозе дохнут телята. На дворе март, до травы ещё далеко, а они дохнут: «Ну чего же, телята у Вас дохнут, раздайте всё по населению. Они их хотя бы сохранят до весны». Ну, вот тут подумать бы хорошо, хоть чуть-чуть подумать: а население-то чем кормить телят будет? В колхозе нет, и населению украсть негде. В колхозе нет ничего, гнилая солома, они сами еле-еле держат. И вот, представляете, я, начальник областного управления сельского хозяйства, приехал в село к родной матери, утром встал, ну, у мамки всегда хорошо поспать, я когда ехал из командировки у неё ночевал. Слышу, приходит Тоська. Тоська любила выпить, шумливая, крикливая, от мамки моей через три дома живёт, пришла и говорит: «Тёть Мань, я слыхала, Вовка приехал». Она: «Тише, тише, он отдыхает». А я всё слышу. «Тёть Мань, он в Пензе работает?» «В Пензе». «А кем?»
«Да я не знаю, где-то там работает». (А мать действительно и знать-то не знала).
«Тёть Мань, раз он живёт в Пензе, тогда он должен знать, вот мне дали три телёнка, чтобы я их сохранила, а как же я их сохраню-то? Я за них нигде не расписывалась, я своего-то телёнка никак не прокормлю, а мне притащил бригадир три полудохлых телёнка, да, говорит, их сохрани, а я ему говорю, на хер они мне нужны, а он говорит, вот приведёшь свою корову к быку, а быка я тебе и не дам».
А быка-то и нет в деревне. Да, это плохо.
Крылов: А вот это интересный момент, как это быка в деревне нет?
Буйлов: Бык в колхозе, и к нему ведут коров на случку. В деревне крестьяне не держат быков, держит колхоз.
Крылов: А быков разве не откармливают?
Буйлов: Быка-производителя? Иван Иванович Иванов берёт корову и ведёт её на колхозный двор, там её бык покрывает, в смысле, осеменяет, и её везут домой. Вот бригадир и начинает слегка шантажировать, что, мол, останется ее корова непокрытой. То есть, начинает ее как-то прижимать, в итоге оставляет этих телят и уезжает. Вот она и говорит: «Вот мне бы у Вовки спросить, тёть Мань, если он в Пензе работает, он должен знать, вот если я их выпущу сейчас на волю, а они сдохнут, меня будут судить или нет?»
Крылов: А время года какое было?
Буйлов: Где-то февраль-март. Обычно в марте всегда не хватало кормов. А вот я Вам расскажу уже сегодняшний день, два эпизода.
Участники обл. семинара на скотном дворе выгоны для телят
Снегозадержание в феврале
Крылов: Это в каком хозяйстве?
Буйлов: Совхоз «Ленина» Сердобского района, село Куракино. Вот я уже начальник управления, зовёт меня председатель облисполкома, хороший человек, сейчас уже покойный. У них, кстати, на областном уровне была привычка, я её не любил, звать человека по фамилии. Я ему несколько раз говорил: «Виктор Карпович, я же Вас не зову Дорошенко, у меня есть имя и отчество». С другой стороны, зампред облисполкома Алексей Николаевич Власов, тоже хороший был человек, работяга, тот меня называл просто Володя и мне очень нравилось. А что, я моложе его, он старше и по должности и по возрасту, с уважением…
Крылов: А у него что в ведении находилось, у зампредисполкома?
Буйлов: Алексей Николаевич Власов, в основном, дорогами занимался, придорожными кафе, строил стоянки для автомашин, в его ведении также была торговля и бытовое обслуживание, в том числе, те дороги, что под его контролем, с его участием были построены.
А у второго секретаря обкома Георга Васильевича Мясникова были правоохранительные органы и торговля. А вот когда под конец почувствовали, что советская власть зашаталась, что авторитет партии уже не тот, что прежде, у Мясникова отняли всё и оставили одну идеологию. Хотя даже в то время завкафедрами политэкономии утверждались в обкоме.
И вот он (Ф.М. Куликов) меня приглашает. На дворе февраль.
«Слушай, Буйлов, а чем сейчас занимаются, что делают сейчас … дождевальные
установки?» Я думаю, сейчас мне будет нагоняй, их надо ремонтировать, но пока
об этом речь не идёт, что там ремонтировать, там насос, и распылители, и труба,
и поливают, фрегат поливает сразу
Прошло время. Я захожу к секретарю обкома по селу. Раньше он управляющим работал, агрономом, директором совхоза. Ну, первый-то секретарь Ермин, понятно, кроме комсомола ничем в жизни не занимался. Я говорю, вот как быть-то, такая вот установка, Николай Васильевич (Лагуткин). А он мне говорит: «Да бросьте Вы, плетёт он и плетёт». Оказывается, было указание из ЦК, чтобы дождевальные агрегаты запустить, чтобы они не простаивали. Это же, это же…
И прошло ещё какое-то время, где-то конец февраля – начало марта. Меня опять вызывает Ф.М. Куликов и спрашивает: «Слушай, в колхозах, совхозах сейчас самосвалы есть, что они делают?» «Где ремонтируют, где завозят строительные материалы, где навоз увозят – находят председатели колхозов применение», – отвечаю. Он мне: «Вот так вы работаете, сельхозники, а ведь сейчас самое время вывозить снег из оврагов на поле».
Я опять думаю, вроде, умный человек, а порет дурь. И это же мне, я же исполнитель. Да, и Фёдор Михайлович Куликов мне говорит: «Готовьте семинар по этому вопросу, из оврагов вывозить снег». И дальше объясняет: «В овраге снег-то растает и уйдёт влага чёрт-те куда, в речку, так давайте снег-то вывезем, он растает на поле, вот вам влага. Вы чего же сидите, сельхозники?» Вот и сейчас такие же «скрынники» лежат на должностях. Даже ещё хуже, вот смотришь, назначают человека на ответственную работу, ну ни к селу ни к городу, я его бригадиром бы не взял, он из другой области знаний человеческих, так что, это только мешает. А был секретарем в Белинском районе Гринь Олег Иванович, хороший мужик, прямой, мы с ним дружили. Ну, я ему звоню, думаю, сейчас что-нибудь сморозит: «Олег Иванович, у тебя семинар будет». «Какой?», – спрашивает. У него голос грубый такой был. Я говорю: «Снег будем вывозить из оврагов, сейчас меня первый вызывал, велел семинар готовить». Ну, он и ответил мне не по-парламентски.
Крылов: Семинар-то был?
Буйлов: Нет, конечно, я опять в обком заходил. Захожу к секретарю по селу, говорю, что, мол, опять какие-то заскоки. «Да он уж мне говорил, – отвечает, – плюнь ты на это и не обращай внимания». А все почему? Потому что опять указание с ЦК. А там сидит такой вот пупырь, по блату взяли, сидит и с дурной головы на здоровую переваливает.
Крылов: Ну, наверное, не пупырь, а человек, который хочет себя проявить. А вокруг него ходят десятки изобретателей. Помните, Вы мне рассказывали про этот, из куриного помёта…
Буйлов: Мы ещё не говорили об этом?
Крылов: Нет.
О ценах на водку
Буйлов: О, ну сейчас дойдём, последнее, больше ничего, а потом будем о серьёзных делах. Итак, наша родная партия решила поднять цены на водку. Павлов, Председатель Совета Министров после Рыжкова, просил на 2–3 копейки поднять цену на водку, на буханку хлеба, и ему согласие не дали. И, вообще, тогда чувствовалось, что руководство партии боялось каких-то выступлений, каких-то разговоров, не дай бог, против партии чего-то сказали, всё, пропало. А тут звонок первому секретарю обкома: ночевать будете в кабинете, вскроете пакет утром в присутствии трёх человек – прокурор там, и так далее. В пакете будет всё написано. Но ночь провести на рабочем месте. А когда утром вскрыли пакет – там решение повысить цену на водку. А потом в течение следующего дня (первый-то отдохнул, выспался) начинает обзванивает с утра все районы: «Ну как у вас там прошло-то? Забастовки в Шемышейке-то нет? А, может, Неверкино уже поднялись на борьбу с коммунизмом?» И вот в одном из районов ему говорят: «Вы знаете, ко мне уже приходили продавцы, я их вызывал. Спрашиваю, какая ситуация? А они говорят – ещё больше стали брать водки-то! Даже сочинили частушку: «Водка стала 7,08 – всё равно мы пить не бросим, передайте Ильичу, нам десятка по плечу». (Ильичу, в смысле, генсеку ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу).
Крылов: Была такая частушка, да.
О составе белка и пудрете
Буйлов: Вот приезжает Лев Борисович Ермин, ныне покойный, и говорит мне: «Ты знаешь, что входит в состав белка?» «Ну, Лев Борисович, – отвечаю, – ну, азот входит, конечно, азотная группа». А он: «А ты знаешь, сколько азота пропадает?» Я говорю: «Я как-то не готов ответить, но, наверное, много пропадает». Он: «А ты знаешь, что в курином помете есть и азот и калий? Если его (помет) высушить и потом давать коровам быкам, знаешь, какие будут изумительные привесы? Вот, у тебя же есть агрегат, АВМ, который сушит траву? Так ты через него пропусти куриный помёт, преврати его в порошок, и давай его тёлкам, а мы проведем по этой теме у вас семинар».
Мама родная!!!
Крылов: А это Вы в каком хозяйстве руководителем были?
Буйлов: Совхоз «Ардымский». Это 1973 год. Думаю, как же мне отмотаться? А отмотаться надо. Во-первых, я очень боялся, что потеряю авторитет, я его и так ещё толком не нажил, а тут меня сразу дураком окрестят. Какой после этого авторитет! А мне этого не хотелось. Думаю, мама дорогая, семинар, куриный помёт – кошмар какой-то. А Ермин мне говорит: «Ты читал в такой-то газете?» «Нет, – отвечаю, – не читал. Да и нет у меня куриного помета!». «Ну вот и почитай, – говорит Ермин, – а помет у Эйдлина на птицефабрике возьми, тонн 100 (в с. Чемодановка – ред.)». И уехал.
Буйлов и Эйдлин: два ветерана на Дне работников сельского хозяйства
Я думал, думал, как отмотаться от Льва Борисовича. Сказать ему, что я не буду проводить семинар, это подписать себе смертный приговор до конца жизни. Из партии вылетишь прямо в этот же день. Я иду к начальнику управления, Хлевному Борису Фёдоровичу, умница был, шёл от агронома, тоже, как и я, от земли: «Борис Фёдорович, что же мне делать-то? Не хочу я этот семинар по куриному помету проводить. Засмеют же!» Ему-то я мог сказать, мы вместе учились. Он мне: «Ну, давай, думай, я на совещание, вернусь, и ты тогда ко мне заходи». И вот я думал, думал и вспомнил, что когда мы ферму делали, Лев Борисович страшно интересовался, это его идея была сделать племенное хозяйство, поэтому он постоянно приезжал к нам. Неделя не пройдёт, чтобы он не заехал в хозяйство: «Ну как тут у тебя дела?» И я пошёл к Захарчику – начальнику ветотдела, если не путаю, Леонидом Яковлевичем его звали, очень хороший человек был, и говорю: «Слушай, помоги выкрутиться». Он в ответ: «Да я в курсе уже. Слушай, есть идея! Ведь мы с этим помётом заразу завезём на нашу ферму, как пить дать! Пошли к Хлевному, я тоже считаю, что не надо этим заниматься». Приходим, говорим: «Борис Фёдорович, так, мол, и так, непременно быть беде с этим пометом!» «Да знаю». Я ему: «И не хочу я этим заниматься, потому что глупость это!» «Я, думаешь, хочу? Знаю, что глупость».
И Захарчик знает, что глупость. Мы все знаем, что глупость. А что делать? Вот это еще один недостаток в партии был, это вот единоначалие, пропади оно пропадом. Один глупость скажет и все боятся ему возразить, сказать, что это глупость, начинают поддакивать и дурь эту развивать.
Ну, мне делать нечего, докладываю Льву Борисовичу, что можем мы с этим пометом инфекцию занести на ферму, а телки-то племенные. И вижу – сработало! «Правильно, – говорит первый, – тогда сейчас посоветуемся». Зовёт Чернецова из райисполкома, тот выслушал и отвечает: «Правильно все Буйлов говорит! Не стоит так рисковать, давайте в другом месте проэкспериментируем, вот, недалеко от города есть совхоз «Подгорный», вот там в откормочном хозяйстве и попробуем». Так я с себя этот дурацкий помет спихнул. А в «Подгорном» эту глупость все-таки организовали.
Кстати, помету дали научное название «Пудрет» и на семинар
«Как куриный помёт сушить и добавлять в корм с целью восполнения белка» собрали
человек 500. И вот мы все в белых халатах идём по быкам, а быки очумели, они
как-будто опиума накурились, у них глаза стали красные. Быки и так разъярённые,
а тут они видят эти белые халаты и, наверное, увидели в них врагов, которые им
этого говна насыпали, бык терпеть не может этого.
А там, к тому же, вонища – страх! И я взял, да и отстал немного. Эти 500
человек прошли, а я иду сзади и вежливо спрашиваю одного из скотников,
действительно ли быки прибавляют в весе после приема куриного помета, или, по
научному, пудрета? В ответ я услышал такое, что даже мне, бывалому человеку,
стало как-то неловко. Я этот ответ хорошо запомнил, но воспроизвести его на
страницах солидного журнала я бы не рискнул!
Планерка с замдиректора Николаем Васильевичем Потеминым. Первый год работы в Ардыме 1974
Кстати, о мате
Буйлов: Приезжаю я как-то в Башмаковский район. Там первым секретарем был Юрий Алексеевич (фамилию не помню), умница человек, жаль спился. Ну вот, приехал, а на дворе непогода: дождь со снегом, у комбайнеров все руки сбиты. Идем мы с Юрием Алексеевичем, а из под одного комбайна отборный мат раздается. Смотрим, тракторист под комбайн, то залезет, то вылезет. Это такая была уродина первых годов выпуска свеклоуборочных комбайнов.
Крылов: Не помните, как он назывался?
Буйлов: Ой, мама родная, последующие помню, были не лучше. Один комбайн выпускал Днепропетровский завод на Украине, а один тоже на Украине, Тернопольский. Два завода, которым поручили две марки выпускать. И обе марки тоже были неудачные. И я делаю такой удивленный вид и, обращаюсь к первому секретарю райкома, спрашиваю: «Юрий Алексеевич, скажите, пожалуйста, неужели у Вас механизаторы ругаются матом???» Смотрю, из-под этого комбайна блеснули глаза на меня. Прошло время, и я его переспрашиваю: «Юр, интересно, я уехал, а как они отреагировали?» «Один из них вылез, руки ботвой вытер и говорит: «Юрий Алексеевич, это что это за х… приезжал?»
О причинах наших глупостей
Буйлов: Едем мы как-то раз из Москвы в Пензу в одном купе с председателем облисполкома, я смотрю на него и думаю – ты же был агрономом, неужели ты не понимаешь, что этот «пудрет» – просто глупость. Ну, неужели, Виктор Карпович, ты не понимаешь, что снег из оврагов вывозить в феврале – это трижды глупость. Зачем вы делаете столько глупостей? Ну хорошо, первый секретарь обкома, он не сельхозник, но Вы-то есть для этого. Ну, позови ты меня. Он же начал с того, что я ничего не понимаю, что я плохо работаю. Чем сразу меня оглушил и оттолкнул.
Крылов: А нынешние, думаете, по другому устроены?
Буйлов: К нынешним перейдём, придёт время. Ну вот, мы едем, мы были оба в командировке, только у меня билета нет. Он-то билет взял, а я и в ЦК ходил, и в Совмин – нет билетов. Я ему: «Виктор Карпович, я ехать не могу, я приеду завтра, билет только на завтра». А он мне (он в СВ ездил всегда один, как и первый секретарь обкома): «Ладно, поедешь со мной в СВ». Ну вот едем. А устали – два дня, считай, по Совмину, по Министерству мотались. Он мне говорит: «У тебя чего-нибудь выпить есть?» А он, вообще, мало пил. Я говорю: «Есть бутылка коньяка армянского». Он говорит: «А мне, как раз, бутербродов натолкала дочь, вот и закуска». И вот выпили по рюмке, другой, сидим, майки сняли – жарко. И я ему говорю: «Виктор Карпович, а ведь вот это дело с куриным пометом, с пудретом этим, ведь глупость полнейшая, неужели Вы не понимаете?» А он: «Да понимаю, конечно, глупость». А я уж разошелся, тем более, и выпили мы, говорю: «А вот и вторая глупость. Вы мне объясните, вот у нас уже осенью 200 коровников, свинарников построены, но не покрыты шифером, Вы сейчас задание записали и заставляете нас из соломы делать крышу. Зачем? Вот сделаем стогом сена крышу, а как его брать? Стогомёт туда же незайдёт по крышу. Кому это надо? Разве это не глупость?» Он вздыхает: «Глупость, конечно». И вот я сижу, изумленный и слегка обалдевший от его откровенности, хотя мне уж сорок лет было, и спрашиваю вполголоса: «А зачем же Вы это делаете? Вы же нас из партии исключаете за невыполнение. Вот если я Вам скажу, не буду выполнять Ваше указание, то меня из партии в тот же день исключат, и прощай карьера, и прощай всё». Он мне говорит: «Налей-ка еще по рюмашке!» Выпили мы и он, показывая пальцем в потолок вагона, говорит: «Владимир Фёдорович, ЦК».
ЦК превращался в тормоз. Понимаете? Он не способствовал научно-техническому прогрессу, как им казалось, а, наоборот, тормозил его. Вот это противоречие нарастало, потом это назвали стагнацией в экономике. Я уж не говорю о том, что Госплан к концу своего существования планировал 24 тысячи наименований. Кроме военной техники, она всегда была особняком.
И вот такие противоречия сопутствовали мне всю жизнь,
сделать ничего нельзя было. Вот вызывают и говорят: «Будешь сеять рапс, семинар
у тебя в Ардыме». Я приезжаю, там агроном от Бога, он умер, царствие ему
Небесное,
я говорю: «Валентин Петрович, вот рапс сеять». Он мне говорит: «Слушай, ты
можешь отмотаться, Владимир Фёдорович?» «Да буду пробовать, ведь отматывался от
«пудрета», отмотаюсь, может быть, и здесь». Отматывайся, а то засорим все поля,
это такая зараза мелкосемянная, как мак почти».
Крылов: Именно им засорим, да?
Буйлов: Да, мы его не выведем, этот жёлтый цветок, сурепку. Сейчас помешались на каком-то рыжике. Я его не видел, я просто хочу Вас отослать к Салтыкову-Щедрину, там записки про город Глупов. Каждый раз, когда я иду на выборы губернатора, я читаю Салтыкова-Щедрина. И вот там губернатор поручает всем подчинённым сеять горчицу. Горчицу и больше ничего. Ему говорят, ну зачем столько горчицы? Потребность в ней маленькая, а мы всю область засеем горчицей. Ответ просто гениален: «Продавать будем!»
Комитет партийного контроля
Буйлов: А вот, кстати, тоже характерный эпизод. Директору совхоза (не буду фамилию называть, у него дети живы) – 60, ей 20, и она говорит, что ей с ним очень хорошо. Но в один прекрасный день идиллия кончается – приезжает жена директора. Он – герой, участник войны, депутат, заслуженный человек, одним словом. Жена идет к его двадцатилетней пассии и говорит так вежливо: «Отдавай нам отца! Он у тебя, я знаю. А то сейчас все окна побьем, и не только окна!» А крыльцо дома, где молодуха жила, высокое. Она, ни слова не говоря, идет в дом, вытаскивает за шкирку своего 60-летнего друга и с криком «Забирайте!» дает ему хорошего пинка.
Его, кстати, очень уважал Лев Борисович Ермин, и было за что. Руководитель он был, что называется, от бога. Но вот согрешил. Куда ж деваться? Все мы живые люди. Но, однако же, реагировать как-то надо. Ему влепили строгий выговор в учётную карточку. Через год выговор надо снимать. Он заходит к Льву Борисовичу – ногой дверь открывал – заходит, а Лев Борисович говорит: «Слушай, (назовём его Иваном) Вань, вот ты сейчас пойдёшь в Комиссию партийного контроля, а там одни старики и старухи. Ты с ними лучше не спорь, они же, все бывшие, они и Ленина знали, и Крупскую знали. Пусть говорят, что хотят, ты только молчи, да поддакивай. А то оставят они тебя с выговором еще на год». Там, кстати, руководительницей, действительно, была такая старая бабка. Мне нравится, как она чай пила, она чашкой в рот не могла попасть! Настолько была стара. Лев Борисович еще смеялся – мол, они с Лениным бревно то знаменитое тащили, только художник почему-то мужика нарисовал.
Мне Иван потом сам рассказывал, как все это происходило. «Ну вот, захожу я, а она, эта дама, открывает дело и меня спрашивает: «А Вас, молодой человек, за что же наказывали?» Я у нее уже пятый за день, они уже пятерых заслушали на своей комиссии. Я вижу, что устала она – все ж таки, возраст, и не глядит в дело. Думаю – может, проскочу? И говорю так небрежно: «Да так, за ерунду». И что ж ты думаешь? Закрывает эта знакомая Крупской папку с моим делом и говорит: «Т…т…товарищи члены комиссии, а этот коммунист ещё не созрел, выговор ему надо оставить. Оказывается, по его мнению, Коммунистическая партия Советского Союза и Областной комитет партии занимаются ерундой!» Так и оставила выговор. Вот и думаю, а если б я правду сказал? Может, наоборот, сняли бы выговор-то?».
Заходит он вечером ко Льву Борисовичу, говорит, мол, так и так, оставили выговор! А тот смеется: «А я тебе что говорил?».
Вообще, всяких забавных эпизодов не перечесть, жизнь тем и интересна, что в ней много такого, о чем мы потом с удовольствием вспоминаем, над чем можно посмеяться. Но, конечно, не только из забавного состоит жизнь, и, может быть, следующую нашу встречу мы посвятим серьёзным делам.
Жизнь пробивалась, страна развивалась. При мне, на моей памяти, появились первые колесные трактора Минского тракторного завода, и мы очень удивлялись, почему у него задние колёса больше передних, потому что я начинал, когда были ещё У-2. Этот имел цельнометаллические задние колёса со 100-мм металлическими шипами. Где-то под Рязанью стоит сейчас в качестве памятника. Я на нём учился в с/х институте ездить. На моей памяти народ выходил, смотрел, что такое шифер. Это конец 50-х годов. Вот купил сосед радиоприёмник, он на батарейках, а батарейки сели. И вот я спрашиваю: «Бабуль, смотри, радио-то затихло». А она мне: «О, сынок, да какого-то питания нет, ещё не купили, самой жрать нечего, а они ему ещё питание». (Смеётся). Это всё на моих глазах. Страна развивалась, как тут без ошибок? Так не бывает. Но, конечно, и откровенной глупости хватало. Взять ту же эпопею с кукурузой. Но об этом в следующий раз.