Из архива Игоря Шишкина
МОИ ГРУСТНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПЕРИОДА
В
ПЕНЗЕНСКОМ ХУДОЖЕСТВЕННОМ УЧИЛИЩЕ
В своих воспоминаниях дореволюционного периода я упоминал о стройности и серьёзной постановке учебного дела в Художественном училище. Но после Октябрьской революции начинаются тот развал и ненормальные безобразия, которые носили характер вандализма, что я и взял на себя смелость описать.
В 1918 году из Москвы был назначен комиссар по искусству некто Е. Равдель. Это первый период развала нормальной учебы в Пензенском художественном училище.
Сдвиг этого периода был очень резкий и безобразный, т. к. в это время в России было много разных течений в искусстве или, вернее сказать, шарлатанства в искусстве, которое совершенно было непонятно народным массам, т. к. в творчестве всех этих шарлатанствующих групп отсутствует здравый смысл.
Нарком просвещения и искусств в то время – А.В. Луначарский – почему-то покровительствовал левым течениям, которые своей бессмыслицей отражались во всех областях искусства.
Во главе ИЗО искусства тогда был поставлен В. Татлин, мой ученик, который учился в Пензенском художественном училище. Безусловно, очень талантливый человек. Но по окончании художественного училища [он] увлёкся новыми течениями – формализмом, кубизмом и т. п., непонятными идеями, и делал такие вещи, которые не имели ничего общего с искусством. И ещё другой формалист – некто Штеренберг.
Вот эти люди и диктовали по периферии свои, но непонятные и чуждые народным массам идеи, проводили ломку везде, где существовал здравый смысл.
В Пензенском художественном училище (было) три периода ломки:
1) Период Равделя;
2) Соколова;
3) Халтурина и Ко.
Я начну с периода Равделя, который очень резко и энергично начал свою работу разрушения. Первым делом был создан Исполнительный комитет из учеников, которые и стали руководить учёбой. Они создавали для себя все планы учёбы, выдумывали всевозможные чудачества, отрицали всё, что называлось здравым смыслом.
Были, например, такие чудачества: связывали разные предметы из предметов обихода, на верёвке подвешивали их к потолку и кто-нибудь раскачивал эту связку, а ученики должны были это рисовать.
Это называлось «Натюр-Морт в динамике».
Много было разных чудачеств, все их не припомнить, да много нужно бумаги и времени, чтобы всё описать. В общем, получалось что-то сумбурное, непонятное. Ученики, большинство, ходили растерянными и не понимали – где же истина?
На общих собраниях группа – так называемый Исполком учащихся – доказывала, что всё, что было раньше в Художественном училище, – это скучная рутина и что искусство должно быть таким, как оно проявляется в новых левых течениях. Отрицалась всякая грамотность и серьёзное углубление в искусство.
Оно и понятно, так как руководящая группа учеников состояла из очень слабых, и для них принципы старой школы были трудны, и при своей малоспособности [они], конечно, не успевали в учебе, а «новые принципы» – шарлатанство – им были по душе.
Если взглянуть с анализом на первые дни нашей Октябрьской революции, период Военного Коммунизма и Гражданской войны, когда взбаламученное море народных масс завоёвывало свои права и укрепляло Советскую власть, Партия и Правительство из всех своих честных сил боролись с интервентами, и рядом с грандиозно-великим в стране происходило подлое и смешное.
Вот это-то подлое и смешное делали люди, подчас имевшие на руках случайно, по ошибке, партбилет, творя возмутительные дела во вред народным массам, во вред культуре, науке и искусству.
Е. Равдель, скрывая партбилетом свое преступное чело, не стеснялся себя выдавать за большого знатока в искусстве, очень ловко обманывая местные власти. А, по существу, был просто недоучка по скульптуре, и за что он ни брался, ничего не мог довести до конца. Вся его деятельность носила характер фиглярства.
Припоминаю, как в празднества Октября он где-то достал себе вороного коня и нарядился в красную римскую тогу. Галопом скакал по улицам Пензы, удивляя народ. Эта его выходка уже говорит о нем, как о балаганном фигляре.
В этот период художественное училище было переименовано в художественные мастерские. Состав преподавателей был следующий: Петров, Штурман, Бурдин, Блюменфельд и я.
Здание мастерских вскоре было занято военным лазаретом, и мы со своими учениками работали в разных фотографических павильонах г. Пензы. Это были чрезвычайно трудные годы нашей страны. Наряду с голодом свирепствовал сыпной тиф и другие болезни. Мы получали зарплату чуть ли не спичками.
Меня удивляла молодёжь, которая тогда у нас была в мастерских: голодные, холодные, полураздетые, и всё же, любя искусство, при ужасных и жалких условиях, работали, живя искусством, веря в светлое будущее.
Вышеописанная галиматья и чудачества ясно говорят о том, как горько и больно было смотреть на этот развал, как жалко было смотреть на учеников, которые всей своей пылкой душой хотели учиться, познавать истину в искусстве, а им преподносили одну лишь галиматью, не имеющую ничего общего с искусством.
Протестовать было нельзя, так как за это исключали, или обвиняли в контрреволюции.
Равдель сделал почин к дальнейшим разрушениям Художественного училища.
Кажется, в 1920 году он оставил Пензу, переехал в Москву, где работал заведующим ВХУТЕМАСа, но очень недолго. Там он проворовался и сбежал за границу, это была его заветная мечта.
Нужно сказать, что Равдель был женат на дочери какого-то банкира, который сбежал из России в Германию. Понятно, что жена тянула Равделя уехать в Германию, что и было им выполнено на ворованные деньги. Он ухитрился уехать, и тем скрыться от народного суда.
На этом я кончаю описание периода Равделя и перехожу ко второму периоду Соколова.
Второй период возглавлял некто Соколов, который до Пензы работал в Екатеринбурге, и т. к. там было ликвидировано Художественное училище в виду военных событий Гражданской войны, Соколов был переброшен в Пензу на место Равделя.
Соколов явился в Пензу с группой учеников, или, вернее сказать, с разнузданной бандой, которая сплеча взялась за ломку и уничтожение многого, что было необходимо как пособие для учеников Художественного училища.
Например, у нас было довольно много античных гипсовых фигур и голов, которые ставили в классах для рисования. Все эти фигуры и головы были разбиты и выброшены во двор.
Был у нас кабинет пособий, где хранились всевозможные костюмы: среднеазиатские шёлковые халаты, мордовские костюмы, боярские и другие… Были прекрасные драпировки из бархата, плюша, шёлка всевозможных цветов. Весь этот кабинет был расхищен до основания.
Соколовские бандиты ходили наряженные в узбекские шёлковые халаты, в них занимались мазней кубизма и формализма, вытирали свои поганые кисти о шёлковые халаты.
Припоминая детали этого периода, я упомяну некоторые, как характеристику беспощадности. Например: в одну из комнат свалены были всевозможные предметы, всё это валялось на полу, и дано было название: «Экспериментально-аналитическая и синтаксическая мастерская научного реализма».
Или другое: ставили в виде «Натюр-Морта» скрипку и как-то её разлагали по законам кубизма. Постановка была дана на один год.
Читатель в недоумении может спросить: где же была голова у этих людей, которые творили описанные мною безобразия? Я могу ответить так, что на плечах этих людей была не голова, а тыква.
Соколовская вакханалия, к счастью, была недолгой, но и в короткий срок он успел сделать много разрушений.
Если углубленно разобрать вообще революционные периоды народов, как например, Великая Французская революция, когда читаешь описание тех чудачеств и вакханалий, которые происходили во Франции, то невольно напрашивается вопрос: может, и в нашей Революции все чудачества являются в порядке вещей, как закон революционных проявлений вообще? Я уже упоминал выше, что рядом с Великим живет подлое и смешное. Один автор, который описывал разные жестокости и чудачества Французской революции, озаглавил свою книгу «Революционный невроз».
В заключение Соколовского и Равделя периодов должен заметить, что это было в самый развал и тяжелый период нашей страны... Но дальнейшее описание – это Халтуринский и Ко период, – происходил уже тогда, когда в нашей стране началось индустриальное строительство, а потому все проявления Халтурина я нахожу более преступными, чем два первых.
После Соколова в качестве заведующего опять становится Н. Петров. Трудно было наладить порядок после всех безобразий. Но всё же, хотя с большими трудностями, был налажен нормальный ход учёбы, всё пошло своим чередом. Но, конечно, не так, как это было до Революционного периода. Создались новые программы Н.К.П. при отделе художественного образования, которые резко отличались от прежней системы. Но все же, это вело к более нормальному строю в учёбе. Работали мы по системе Г.У.С. в течение долгого периода, т. е. до 1930 года.
В 1930 году приехал в Пензу из Ленинграда А. Халтурин. Директором в Академии художеств в это время был некто Ф. Маслов, который развалил Академию и почти уничтожил Академический музей. Учёба в Академии была поставлена очень низко, выпускались кадры со слабыми знаниями, или, проще сказать, искалеченные люди.
Этот Маслов и командировал в Пензу Халтурина и Ко, с тем,
чтобы разогнать старых специалистов и на их место водворить тех недоучек,
которые приехали с Халтуриным. Его сотрудниками были:
А. Постнов, Михайлов, Бабурин и пензенский обществовед Д. Демаев.
Халтурин и Ко первое время не знали, как начать вытравление старых педагогов. Долго они заседали на разных секретных совещаниях, обсуждая, с какого конца начать свои гнусные действия.
На первом общем собрании учеников Халтурин с места в карьер назвал Художественное училище «болотом» и заявил, что нужно сделать реорганизацию училища и провести новые методы в учебе. После этого он уехал в Ленинград – получить от Маслова благословение и директивы дальнейших действий.
Возвратившись, Халтурин опять назначает общее собрание, делает доклад о намерениях Маслова создать вместо Академии художественный институт, так называемый ИНПИ, т. е. Институт пролетарского искусства, где будут учить пролетарскому искусству. Но ясности, конечно, не было, в чём заключалась сущность этого нового проекта.
На собраниях Халтурин и Ко поносили все великие имена, всего мира, смеялись над всем, что действительно было высоким искусством.
Характерен один факт: в это время (1930 год – И. Шишкин) умер наш великий художник И.Е. Репин. Великий мастер пользовался мировой известностью, создал множество произведений, глубоких по своему содержанию и высокоценных в художественном выполнении.
Халтуринская банда ничем не отметила смерть И.Е. Репина, ту почти незаменимую утрату столь великого мастера кисти. Халтурин обошёл это полным молчанием.
Это одно уже доказывает, насколько эти люди были некультурны, и область настоящего искусства им была чужда.
Первое, с чего они начали придираться к старым педагогам, был программный вопрос. Я уже упоминал, что мы работали тогда по системе Г.У.С., изданной Н.К.П. и напечатанной в журнале для общего руководства всех художественных техникумов С.С.С.Р.
В этом Халтурин и Ко нашли первую преступность старых педагогов. Нам было поставлено на вид, что мы проводим неправильный метод в преподавании, и предписано было составить новые программы, в духе Ленинградской Академии художеств, и запрещено руководствоваться Г.У.С.
Программное писание продолжалось чуть ли не целое полугодие, и всё было не так, как это мыслили Халтурин и Ко. Это было начало тех издевательств, которые будут [описаны] ниже.
В неделю назначалось несколько собраний, где Халтурин и его банда, при полном собрании учеников и педагогов издевались над нами, называя нас седовласыми, устарелыми художниками и вредителями.
Правой рукой Халтурина был Д. Демаев, парень – большой спец по болтологии, и то пустой. Конечно, полный невежда в области искусства. Этот невежда ходил по классам, критиковал постановку педагогов и находил, что все постановки неидеологичны и т. п.
Долго они думали и гадали, как вытравить старых педагогов, и, в конце концов, решили сделать это чрез посредство Р.К.И. Конечно, предварительно дали ложную информацию о педагогах, и окрасили их во вредителей.
Через некоторое время они устроили во Дворце Труда так называемый Суд общественности над нами. Это было какое-то балаганное представление, очень подло организованное халтуринской бандой. Заранее были подготовлены люди с разных производств. Заранее их начинили, что они должны говорить и против кого.
С учениками было поступлено иначе, или резко сказать, подлее подлого: Халтурин и Ко отобрали таких учеников, которые должны были получить диплом об окончании художественного техникума. Но им было предписано: что, если они не выступят против всех старых педагогов, то не получат диплома, а главное, это против меня, как имевшего большой авторитет среди учеников, а потому Халтуринская банда и старалась как можно больше вылить грязи на мою седую голову.
Я не буду детально описывать: кто выступал, и что говорилось в обвинение старых педагогов, т. к. это всё подло было подтасовано Халтуринской бандой.
Демаев явился на этот балаганный суд чистым амурчиком: он, вероятно, вымылся в баньке, у парикмахера почистился, побрился, подвязал нарядный галстух, и во всей своей ничтожной красоте подленькой душой выступал с пафосом, как обвинитель специалистов-вредителей.
Как было больно, грустно и смешно смотреть на весь этот Халтуринский балаган, переживать незаслуженные оскорбления и унижения. И удивляться торжеству подлости в известные периоды человеческой жизни.
Здесь невольно вспоминаются слова тов. Сталина, которые относятся к тем, кто, имея партбилет, злоупотребляет им: «Мы, мол, всё можем, нам всё нипочём». Действительно, такие люди всё могут сделать, умертвить всё идейное, великое и честное!
На другой день после позорного общественного суда в коридорах уже красовались крупные надписи: «Долой вредителей!», «Да здравствуют молодые педагоги пролетарского искусства!»
Старые педагоги по искусству были следующие лица: Петров, Бурдин, Ефимов, Попов, Кайзер и я. Попов был зав. учебной частью. Кайзер – зав. библиотекой. На место Попова был поставлен Постнов. Кайзер был убран из библиотеки. Я добровольно постарался оставить работу, т. к. при той обстановке работать я не мог. Бурдин также должен был оставить работу по тем же причинам.
Один лишь Петров был ими не тронут, он один был праведник без греха. Он один высказывался на собраниях с учениками и говорил этим бандитам, что он старается у них учиться той новой системе, которую они проводят. Понятно, как же можно было тронуть такого человека, который желает «работать» с ними рука об руку.
И его оставили на всякий случай (на закваску).
Что же, есть ведь люди, которые всегда меняют свою шкуру, смотря по обстоятельствам. Таков был и Петров.
Халтурин во всех своих действиях всецело подражал Маслову. Поэтому, как только были водворены педагоги-недоучки пролетарского искусства, принялись доканчивать развал.
Начато было с библиотеки, в которой был прекрасный фундаментальный материал для учеников, откуда они черпали многое для своего художественного образования. Много ценного было вывезено на бумажную фабрику «Маяк Революции» как утиль.
После библиотеки принялись за картинный музей, который существовал с самого основания училища и не был тронут даже тогда, когда здание училища было занято под лазарет. И вдруг, в период нашего мирного строительства, эти вандалы весь музей навалили, как дрова, на подводы, свезли в краеведческий музей и свалили в кучу, где его частью разворовали, а большинство (было) испорчено. Картины прорваны, рамы разбиты. Много было фарфора, бронзы и других ценностей, которые расхищены.
Что осталось от гипсовых пособий, чудом уцелевших от Соколовского нашествия, то халтуринская банда довершила.
Музеем заведовал в это время Петров, и меня удивило, как этот человек мог допустить этот позорный вандализм, мне это совершенно непонятно.
Неужели этот человек думал: меня не трогают, а на остальное наплевать, придерживаясь поговорки: «Моя хата с краю, я ничего не знаю».
Вся эта возмутительная эпопея продолжалась до 1932 года.
Когда Маслов за свои деяния был отдан под суд и получил сколько-то лет тюрьмы, Халтуринская банда очень скоро смылась из Пензы. Но один из них, Постнов, остался, решив, что здесь он может устраивать свои делишки. По психологии он чистейший шкурник, для которого не существуют принципы так называемого высшего порядка.
Его девиз – это деньги, за деньги он продаст друга, брата и отца. Он может заниматься клеветой, и, вообще не имея совести, обставлять людей, и всё для собственной шкуры. Проникая к властям, он забирал в свои руки всевозможные работы и приглашал в помощники своих товарищей и учеников, эксплуатировал их, львиную долю кладя себе в карман.
Этот человек много сделал пакостей мне лично, которые я здесь не буду описывать, т. к. это уже к истории училища не относится.
Да и неприятно бередить раны моей поруганной чести.
На этом позволю себе закончить мои воспоминания.
И.С. ГОРЮШКИН-СОРОКОПУДОВ
В ФОТОГРАФИЯХ (после 1917 года)
Иван Силович Горюшкин-Сорокопудов и (слева от него) Николай Филиппович Петров с учащимися Пензенского художественного училища
С коллегами-преподавателями в мастерской Пензенского художественного училища, 1920-е гг.
Пензенский уезд, деревня Ивановка, 1920-е гг. С крестьянами
Пензенский уезд, деревня Ивановка, 1920-е гг. С крестьянами
Ивановка. В мастерской, 1920-е гг.
Картина «Выступление Ленина», на которой изображены соратники вождя, была написана Иваном Горюшкиным-Сорокопудовым по заказу для здания Пензенского губисполкома (ныне в нём располагается Пензенская картинная галерея). В конце 1920-х, когда Лев Троцкий (стоящий перед трибуной) впал в немилость, мастеру было предложено записать опальную фигуру, от чего он решительно отказался. Троцкий был записан художником Николаем Филипповичем Петровым. Иван Силыч был очень возмущён этим, и отношения его с Петровым были навсегда испорчены!
С учениками в дер. Ивановке. Верхний ряд – Б. Гринин, В. Соколов, Г. Спиридонов, С. Ясенков; средний ряд – К. Биткин,А. Шурчилов, И.С. Горюшкин-Сорокопудов, Ю. Филиппов, Карманов; внизу – Георгий Епишин, будущий народный художник РСФСР, многолетний главный художник Пензенского драматического театра и преподаватель ПХУ
Дом, в деревне Ивановке, в котором с 1920-х гг. жил И.С. Горюшкин-Сорокопудов. Фото 1920-х гг.
Ивановка. С И.А. Каштановым и А.Г. Вавилиным, 20 июля
С коллегами, март
С учениками-выпускниками, 14 июня
Ивановка, 1930-е гг.
С учениками, 1930-е гг.
Ивановка. На пасеке, кон. 1930-х гг.
Ивановка, 22 июня
С учениками и коллегами в мастерской, 1940-е гг.
В
У входа в художественное училище, 18 ноября
С учениками, кон. 1940-х гг.
С группой учеников-выпускников у парадного входа в
художественное училище, 2 июля
С А.И. Постновым, М.И. Казициным, А.Т. Вавилиным и женой Клавдией Петровной.
Похороны художника, декабрь