Записал и обработал А.С. Крылов
Приметы времени
Продолжение. Начало №2 (12) 2019, №3 (13) 2019
Фото из семейного архива В.Ф. Буйлова
На ферме. Справа налево: Л.Б. Ермин, В.К. Дорошенко, В.Ф. Буйлов, Ф.Д. Кулаков, А.М. Рыков, помощник Л.Б. Ермина
План по кукурузе
Буйлов: Да, с кукурузой было дело. Я ещё зоотехником был.
Записали нам план
Тогда мы с директором совхоза – я молодой ещё был – приняли
решение. Кукуруза-то к августу сантиметров под 60 выросла, хорошая, сочная, и
вот, по ней надо пасти коров. А это запрещено категорически, многие за
нарушение этого запрета партбилетами поплатились.
И вот мне пастух Иван Васильевич Папаев говорит: «Володь, да
сколько молока-то пропадёт, вы ж её не уберёте, кукурузу эту, давайте попасём
на ней». И Володя отвечает: «А, давай, Иван Васильевич, паси!» Я ж беспартийным
тогда еще был. Членом партии потом уж сделался. Откуда меня выгонять-то? Я под
директором, что мне райком? Ну да, райком, конечно, если скажет – директора
выгнать, его выгонят. Но, с другой стороны, директор – участник войны. Тоже
неудобно так вот сразу выгонять. Ну, вот я и разрешил пасти. И молоко пошло!
Вот такая кукуруза! Урожайность – 650 ц на площади
Совхоз Ардымский.
Крылов: А до них информация доходила?
Буйлов: Да они знали, что, все-равно, пасти будут, не пропадать же добру, если техники нет. Конечно, были и такие, которые все приказы и запреты соблюдали. Но, если руководитель настоящий хозяйственник, разве допустит он, чтобы пропала кукуруза? Поэтому приезжают они с проверкой, ну и видят сразу – пасут или не пасут. И вот к нам в совхоз присылают с проверкой, ой, чтобы Мария Васильевна (супруга – прим. авт.) не услышала, – девушку. Она была главным инженером Маслозавода, только закончила мясо-молочный институт. И она приезжает в райком…
Крылов: Это в каком хозяйстве?
Буйлов: Совхоз «Ленина» Сердобского района. Первые 4-5 лет я там работал. Потом перехожу в другой совхоз, ещё 5 лет работаю, а вот в третий совхоз я уже перехожу директором. Вот таков мой путь в Сердобском районе.
Крылов: Мы от девушки отвлеклись. Приезжает она…
Буйлов: Да, девушка – красивая – приезжает проверять. Обычно они ещё берут секретаря парткома, ну, как бы независимый член комиссии, а то ведь я и наврать чего-нибудь могу. А коровы пасутся – им хорошо, кукуруза сочная выросла. Я думаю, дай Бог, меня бы послали с ней проверять, уж как-нибудь проверили бы. Ну, 22 года мне всего было, не женат, думаю, сообразим как-нибудь. Только бы послали вместе! Да и девушка-то уж больно симпатичная была, милая. А директор совхоза шутливый такой был, все говорил: «Ну ты когда женишься-то?» Я ему: «Константин Андреевич, когда-нибудь обязательно!» Первый секретарь райкома меня все донимал, когда я уж директором стал. А тут меня штурмует директор совхоза, говорит: «Володь, женись!» А я – что? «Женюсь» – говорю. Тут секретарь парткома и говорит: «Ну чего, мне с ней ехать придётся, с проверяющей». А проверяющая сидит и молчит. А директор посмотрел на нее, на меня, и говорит: «Да зачем тебе ехать?» Секретарь: «Ну да, вот главный зоотехник пусть и едет». Тут директор спрашивает вежливо у миловидной проверяющей: «Вы не возражаете, если с Вами поедет наш главный зоотехник?»
А у неё же «поминальник» есть, где записано, какие вопросы задавать, что посмотреть, понимаете? Если стравили кукурузу, то сколько га, по чьему распоряжению, и т.д и т.п., там много всяких инструкций было, на все случаи жизни. Сколько планировали, сколько посеяли, и так далее. И секретарь парткома должен быть привлечён как доверенное лицо партии. А я беспартийный, у меня – другие преимущества. … Молодость, например.
Коров пасут возле Хопра. На той стороне реки пляж такой образовался, там никто не купается, но песок – белоснежный, просто необыкновенной белизны. А на дворе июль, жарища невообразимая! Ну, проверяющая предусмотрительная оказалась, взяла с собой чемоданчик со всем, чем надо. Приезжаем. Она: «Пасут?» Я тяжело вздыхаю: «Пасут». «Чьё распоряжение?» «Моё». «Да? Ну я ведь так и запишу». «Ну, так и записывайте. Что ж делать?» Ну и туда-сюда, все в таком духе, вроде как жалеет. «Да, – говорю, – молодой, так что ж теперь? Не в острог же меня за это посадят». Она: «В острог не посадят, а из партии точно исключат. Нам об этом сказали. Это очень строго, это указание ЦК». Я говорю: «Ну, из партии исключат, значит, буду исключён». А пастух слышит это всё и говорит: «Дочка, ну не уберём мы это всё, директор-то на собрании говорил, у нас нечем убрать-то, правильно мы делаем-то, смотри, как молоко пошло!» Она и говорит: «Нам сказали так – если не уберут, пасти, все-равно, ни в коем случае нельзя. Вот косить можно. Так что, косите и возите коровам на летний лагерь». А пастух: «А это зачем?» «А чтоб не заминали они, коровы, кукурузу, такое указание ЦК. Но и это – в исключительных случаях. Я могу написать, что у вас исключительный случай, но мне надо будет с директором говорить, я посмотрю, какая техника у вас, успеваете ли вы початки убрать или не успеваете». А он ей: «Дочка, вот смотри, вот они, коровки, прошли, видишь, метров сто, много замяли?» Она смотрит и говорит: «Нет». «Ну, так вот смотри, они же чисто комбайн стригут, зачем же нам косить, а потом возить? Да пусть сами едят!» Она: «Нет, а как же указания ЦК?» «Ну, дочь, указания указаниями…»
Вот такой разговор остался у меня в памяти на всю жизнь, как первая глупость нашего родного ЦК. Естественно, какие разговоры могут быть с ЦК? Пастух проверяющей говорит: «А вот смотри, дочка, видишь – кукуруза¸ а в ней растёт «берёзка», такая вот ползучая трава, все мужики тысячу лет знают, что это самый молокогонный корм, а корова выбирает. А если пустить комбайн, будет стерня сантиметров 15-20, «берёзка» там и останется, а тут корова всё подъедает, кукуруза-то сочная, она чуть повыше колен». Думаю, ну, убедительно все пастух излагает, дрогнет теперь она непременно, не будет про нас в обком сообщать. И говорю ей так беззаботно: «Слушай, поедем купаться!» Она: «С удовольствием!» – и смеётся. Ну и закрепили мы это всё дело купанием. Покупались, позагорали, но – всё было хорошо, благопристойно, потому как я в партию готовился, надо было себя блюсти. (Смеется).
Крылов: Покормили хоть проверяющую-то? Или голодной восвояси отправили?
Буйлов: Конечно, покормили, что ж мы – не люди что-ли? И протокол был хороший. Назывался «Акт обследования совхоза на основании поручения областного комитета партии». Вот так-то!
Крылов: В общем, не травили вы кукурузу?
Буйлов: Как это, не травили? Травили!
Крылов: Но в акте-то это отражено не было?
Буйлов: Не было. В акте было написано, что все у нас нормально, указания партии выполняем.
Уборка свеклы и снегозадержание
Буйлов: Уборка свёклы – тоже та еще песня. Только, как говорится, Бог и помогал, больше никто, и надеяться больше было не на кого. Уже дожди, уже снег идёт – как тут убирать? Явно не уберём. Райком даёт команду – свёклу не чистить, а собрать ее в большие-большие кучи, чем больше, тем лучше. Причем, кучи надо ставить ровно(!) А ее, родную, прежде, чем в кучи ровные складывать, сначала надо плугом из земли вытащить. А погода какая, я уже говорил.
Крылов: Что, и листья обрезать не надо?
Буйлов: Ничего не надо! Вместе с листьями и со всем остальным. А вот когда мы ее в кучи большие соберем, зимой из куч будем брать и чистить. Логика райкома была просто удивительная: по одной-то в земле свекла, конечно, замерзнет. А вот, когда в большой куче, тогда ж теплее будет, вот она и не померзнет! А в зиму соберутся вокруг свекольных холмов женщины, прижмутся к ним боками, чтоб еще тепла добавить, и будут по одной свеколке чистить. Хорошо-то как! Красиво и хорошо, и страна с сахаром!
Крылов: Я что-то сомневаюсь…
Буйлов: А Вы не сомневайтесь, Вы дальше слушайте. Вот, значит, гектар 100 уложили в эти копны-кучи. Они высокие получились – метра под два. Закидывали и бабы, и мужики – старались, чтоб ровненько все, да аккуратненько. Ну и все вышло красиво и аккуратно. А снег, между тем, идёт и идёт – декабрь, однако, удивляться-то нечему. Ну и засыпало эти наши свекольные монументы. Стали они похожи на египетские пирамиды, только белые. И тут нас начинают хлыстать за снегозадержание – вот ещё одна глупость в череде прочих глупостей. Снегозадержание, снегозадержание… Сколько га, опять сводки, и мы отчитывались, сколько за день сделали снегозадержания. И вот выясняется, между прочим, что у нас с этим делом, оказывается, лучше всех. А я еще в начале этой снегозадержательной кампании сказал своему секретарю: «Нинк! Мне этой херней заниматься некогда, да и неохота. Поэтому ты прибавляй к отчетным цифрам гектаров по 50-70 и рапортуй смело. Она мне: «Ладно!» Ну и, видать, увлеклась. Там, наверху, посмотрели и, наверное, слегка обалдели от наших выдающихся успехов. Шлют к нам телевизионщиков – снимать, как идет образцовое снегозадержание. Это 70-й год. Прибыли телевизионщики. Я их везу, и сам не знаю, куда везу. Это в Хотяновском совхозе. Едем, а я все по сторонам оглядываюсь – может, появится что-нибудь? А что там может появиться – я и сам не знаю. Телевизионщики молчат, но чувствую, что им уже хочется спросить, куда же мы все-таки направляемся? Переезжаем овраг, а за оврагом поле гектаров в сто – о, чудо! – сплошь утыканное остроконечными белыми пирамидами! Это ж, наши свекольные курганы! Ну, думаю, спасибо тебе, партия, выручила! Да, а за что нас (и не только нас) еще неоднократно «брили», это за то, чтоб вывозить навоз в поле кучками. Весной, мол, снег сойдет, вот этот навоз тогда растащим, землю вспашем, одним словом, все заделаем-закультивируем. Примерно, такая же глупость, что и со свеклой. Вот телевизионщик говорит: «Стойте». Я останавливаю машину. Он: «А это что такое?» Говорю: «А это… навоз вывезли». Как только это мне в голову пришло? Он говорит: «Я первый раз в жизни – вот сколько езжу по области – первый раз вижу, чтобы навоз и – так аккуратно!» И начинает снимать. Кинокамера-то, она, вон куда берёт, далеко. Говорю: «Ну что, поедем?» «Не, не, нам этого будет достаточно». Сняли поле. Я думаю: «Господи, ведь райком же всё это увидит». А с другой стороны, и райкому тоже хорошо – по телевизору покажут, в пример поставят. Едем, а там, чтобы дорогу не заносило, я край дороги делаю, действительно, как снегозадержание – ну, снегопахи пускаю, чтобы в метель не занесло эти борозды, это и сейчас делают. Говорю: «А это вот наше снегозадержание». И пожалуйста, по телевидению показывают наш совхоз «Хотяновский». Вижу я наши свекольные кучи, которые я выдал за навозные, и слышу, как наш совхоз называют одним из лучших хозяйств области. Хвалят – вот молодцы – и навоз на поля кучками вывезли, и снегозадержание сделали.
И чтобы закончить эту тему. В том же совхозе «Хотяновский» строю я себе дом с мансардой – это слово тогда еще и выговаривать толком не умели. Директорский, одним словом, дом, 10х10, бревенчатый. Сделал балкон, сделал второй этаж – такой фигурный. Приезжают корреспонденты, смотрят на строительство и говорят: «Как Вы много строите!» «Ну, стараемся» – скромно отвечаю я. «А это что строится?», – спрашивает один и показывает на мой дом. Говорю: «Детский садик». «Эх, – говорит корреспондент, – надо снять». И в кадре – детский садик. (Смеется).
Проверяющий из ЦК партии
Крылов: А вот Вы говорили, не забыть, историю одну вспомните, связанную с единоначалием. Как единоначалие вредит. Вы рассказывали, что даже секретарь обкома партии, и тот боялся отменить откровенно глупые решения, если они спускались из ЦК.
Буйлов: Это было, когда я уже вернулся после Академии. Идет актив в круглом зале обкома, примерно 1986 год. Приехал проверяющий из ЦК, он по области ездил 10 дней, посмотрел всё, что конкретно – не знаю. Я только начал работать после двухлетнего перерыва. В круглом зале он собрал совещание по итогам его поездки по Пензенской области. Сидят члены бюро обкома, первый секретарь А.Ф. Ковлягин. Проверяющий докладывает о том, что был в области, что общее впечатление нормальное. Я еще заметил, что уж больно он холёный. На нём, как крестьяне говорят, муха не садилась. Джентльмен, одним словом, весь такой изнеженный, большого роста, красивый, и костюм на нем красивый – явно не нашем магазине куплен. А на пальце у него был перстень, по-видимому, дорогой, потому что он все время руки так держал, чтоб этот перстень всем видно было, да и сам на него нет-нет, да поглядывал. И вот этот холеный красавец из ЦК понёс откровенную чушь. Обращается он к Федору Михайловичу Куликову и говорит: «По-моему, у Вас есть ещё и упущения. Например, Вы много теряете молока, знаете, где, Фёдор Михайлович?» Фёдор Михайлович с любопытством спрашивает: «И где?» «Вы знаете, Федор Михайлович, у вас совсем не массируют вымя у коров, если бы вы массировали вымя, у вас была бы прибавка 15-20 %». Я сижу на первом ряду, Куликов, зная мой характер, на меня вот так посмотрел и кивнул, мол, сейчас ты пойдёшь.
Крылов: Про вымя рассказывать.
Буйлов: Ну, да. Кивнул, значит, понимал, что сейчас я что-нибудь сотворю. Вот докладчик из ЦК садится и Федор Михайлович говорит: «Вот видите как, потери у нас всё-таки есть. А, кстати, Владимир Федорович Буйлов у нас здесь? Что-то я его не вижу». «Здесь, – откликаюсь, – Фёдор Михайлович». «Ну, давай, отчитывайся, объясняй. Вот товарищ из ЦК говорит, что прибавка может быть в 15-20 %, если бы ты вымя массировал, да за титьки дёргал почаще!»
Я выхожу и думаю, как бы помягче ответить, чтоб и товарища из ЦК не обидеть, и своих не подставить. А хочется мне послать этого холеного московского барина, сами знаете куда. Но – ведь круглый зал, обком партии. Не поймут. Я каких-то пару общих фраз сказал, а потом мягко так, ласково говорю, обращаясь к проверяющему: «Знаете, Ваше замечание, конечно, принимать к исполнению было бы очень странно».
Крылов: Я понимаю, чем это могло кончиться.
Буйлов: Да, могло. Это ЦК! Но меня, что называется, понесло: « … по Вашему, если титьки корове помнёшь, так она как-то поласковей станет?» Все уже поняли, куда я клоню – это ж не баба, в конце концов! Он смотрит на меня непонимающе, но, чувствую, начинает настораживаться. Я продолжаю: «И, вообще, Ваши рекомендации, я так думаю, они просто в кошёлку. Ну что Вы говорите? Если мы потеряли молоко, мы должны найти эти 15-20%, но, чтобы что-то найти, надо что-то потерять! А у Вас что-то потеряли, что ещё не нашли, а уже потеряли, ещё и не зная, что потеряли, что нашли». И я сел.
Фёдор Михайлович спокойно так говорит: «Вот видите, другая точка зрения». Ну сказал и сказал. Да? А вот я сижу и мне передают записку, а я сел опять на первый ряд. Она где-то у меня хранится, эта записка, где-то в книжке я её находил, думаю, надо её сохранить. А написано там было буквально следующее: «Уважаемый Владимир Фёдорович, я сколько лет работаю в партийных органах, но такое, что Вы с ним сделали, я вижу в первый раз, спасибо Вам за это».
Подписи нет, красивый почерк. Вы знаете, мне эта анонимная бумажка дорога.
Потом мне рассказывали, как этого проверяющего в Москву провожали. Ну, стоят на перроне в ожидании посадки в поезд. И тут Ковлягин с Куликовым замечают, что товарищ из ЦК какой-то грустный. «Как Вам Ваш визит?» – вежливо спрашивают они. А он: «Да, все замечательно, если бы не это выступление». «Так Вы из-за этого расстроились? Да мы приведём всё в порядок, завтра же вызовем в обком и научим, как себя вести. Вы не расстраивайтесь и не сомневайтесь в этом».
Любимов и поездка в Бековский район
Буйлов: Председателем «Сельхозтехники» у нас был Василий Петрович Любимов – коренной казак. Лев Борисович Ермин его привёз. Шутник был этот Любимов, страх какой. Море юмора. Всё ему по колено. Его вызывают в Обком, а они с Львом Борисовичем один институт окончили, в одной футбольной команде играли и ему Дорошенко говорит: «Пойдём ко мне замом». А он отвечает: «Да я бы пошёл, Виктор Карпович, но Вы ходите какие-то хмурые, какие-то сердитые, а я так не хочу жить». И вот едем из командировки… луна, зима, поддали конечно, в каком-то районе выходим по нужде, всего 5-6 машин, они все выходят, а там был председатель облплана Александр Петрович Сысов, умница, спокойный. Сысов любил рассказывать, как я вывозил оборудование для столовой во время уборки из Москвы. Я ему рассказал, он на всю жизнь запомнил это дело. А тут луна, мороз, они вышли, и как это мужчины делают, чуть-чуть отошли, стоят, смотрят на луну. Смотрят, смотрят, председатель «Сельхозтехники» Василий Петрович – огонь, здоровый казак, вечный юмор, а Сысов – очень серьёзный человек, на флоте, между прочим, служил. И вот они смотрят, и делают своё дело. И Любимов говорит Сысову: «Сань, когда вы в своём облплане перестанете чудить?» Тот: «Ну что мы чудим, планируем народное хозяйство». «Это как же ты, Санька, планируешь? Вот если бы тебя в пустыню Сахара послать, ты на другой день песок дефицитом сделаешь». Оценил, что называется, работу облплана.
Но я не дорассказал. Лев Борисович приезжает в Бековский район, там Иван Александрович, который известен был по выражению «ебитческая сила». На одном заседании райкома он всячески нас ругал, «брил», неподдельно гневался, а потом, когда вдруг зазвонил телефон, начал подобострастно унижаться, лебезить: «Да-да, слушаю Вас, да-да, сделаем, поправим, прямо сейчас поправим».
А мы все сидим. Он нас только что пылил вразнос на всю Ивановскую. Он кладет трубку и, наверное, забыв, что мы в зале, чешет свою раненую руку и говорит: «Ебитческая сила, ну и Лев!»
Так вот, Лев Борисович взял Любимого и поехали они в Бековский район, а там тогда был первым секретарём Иван Александрович. Едут по полям, а Лев Борисович любил ночевать в районе. А тут уже ночь, обычно в райкоме ночуют, там есть домик на 2-3 места, там ужин, а это зима, ночь, Лев Борисович говорит: «А это какая деревня?» Ну, там ему говорят: «Соловьевка». «Давай здесь и заночуем».
Это всё равно, как если бы луна упала на землю. Обычно готовятся шашлыки, уха, осетрина, в Москву сгоняют заранее за коньяком «Наполеон» или «Киев», притащат из-под земли, а тут вот так. Иван Александрович говорит: «Где, может в домике там?» В каждом районе был домик, я там тоже ночевал.
А Лев Борисович говорит: «Нет, давай так». «Ну, а я где ж»? «А вон дом видишь, большой, давай в нём и ночуем, у крестьянина, и поговорим с ним». Иван Александрович говорит: «Да ну, может вот в этом доме?» Он знает, там управляющий живёт. Ну, там, где он предлагал, с ума сойдёшь, там поросята под кроватью. «Ну давайте в этот домик». Заходят: «Кто живёт?». «Я вот, управляющий». «А, управляющий, мы у тебя ночевать хотим, я Ермин». «Я знаю». «Мы ночуем у тебя». «Да, Лев Борисович, только я не подготовился, как следует, позвонили бы заранее». «Ну, чего звонить-то? Мы по-свойски. Сейчас поужинаем. Что у тебя? Молоко есть, хлеб?» «Да, это всё есть». «Ну вот, а чего нам? Нам че, Иван Александрович, молоко да хлеб». А Вы, наверное, знаете, когда человек много молока поест, у него сон бывает «музыкальный». Любимов мне рассказывал эту историю, он говорит: «Я замер, чем же вся эта хохма кончится. Жена сейчас уйдёт, мы тут одни. Лев Борисович говорит: «Да мы на полу прям, вот так вот, стелите на полу, мы переспим, а утром завтра на работу». Он: «Ну давайте, Лев Борисович, больше негде, жена ушла, койка на двоих, но койка маленькая, ну давайте на полу». «Да, на полу, какая разница». Иван Александрович побелел. И Любимову говорит: «Вась, давай выйдем». Выходят на улицу, хозяин стелет на полу. И Иван Александрович говорит, он старше Василия Петровича, участник войны, раненый, но уж больно канительный и простой, но мы зла на него не держали, мы его любили – справедливый он был. И вот он говорит: «Вась, ты знаешь, у меня такой недостаток есть, я с ним борюсь всю жизнь, я как ложусь спать, мне обязательно пердеть надо, и что со мной случается, я сам не знаю, вот целый день работаю, хоть бы раз, как ложусь, так начинается, иногда как из пулемёта. Что делать будем, Вась?» Тот говорит: «Иван Александрович, я не знаю, как Вы переживёте это дело, может, когда Лев Борисович уснёт?» «Вась, он-то уснёт, как бы я первый не уснул … и начну». Решили дождаться, когда Лев Борисович ляжет. Иван Александрович говорит: « Лев Борисович ляжет, потом ты, Вась, ложись, потом я, я уж как-нибудь буду на тормозах это делать. Хотя, у меня иногда, Вась, знаешь, так получается музыкально это дело». А Василий говорит: «Я слышал таких специалистов, они этим делом могут сыграть вальс «На сопках Маньчжурии» (смеются). «Вот, Вась, и такое может быть!» Ну, перекрестился, теперь что будет. «Иван Александрович, а Вы, все-таки, лучше не спите». «Да как же не спать, я, конечно, не буду спать, ну ведь не вытерпишь». И вот ложатся, вроде как засыпают, а Иван Александрович говорит: «Вась, я вот когда только начну, ты мне в бок». «Иван Александрович, ну, Вы уж не сорвитесь». «Нет, я только начну, а ты меня в бок. Я сразу проснусь и удержусь». «Иван Александрович, раз удержишься, два не удержишься». В общем, обсудили эту проблему, как могли. Но это не был бы Василий Петрович, если бы он не созоровал. И вот Иван Александрович только засыпает, а он его торк в бок, а тот: «Началось, да, началось?» «Да, Иван Александрович, какие-то мне кажется попытки». И вот он шепчет: «Ой, спасибо тебе, ой, спасибо тебе!» «Иван Александрович, да Вы на улицу сходите». «Да я сейчас не хочу, а вот как припрёт». И опять он только заснёт, он ему: «Иван Александрович!» «Опять, да!?» И так всю ночь (смеётся).
А Лев Борисович всегда кислое молоко любил на ночь кушать, обязательно, это уже знали. Вот один раз в Камешкире уже спать ложиться: «Кислое молоко есть?» «Нет». Встал, оделся и уехал в Пензу. Довольно-таки принципиальный был человек.
Рассуждения о кадрах
Буйлов: Меня часто спрашивают: «Вот Лев Борисович 20 лет был первым секретарем Пензенского обкома партии. Хорошего он больше сделал или плохого?» Правда, в последнее время я такие вопросы слышу все реже, наверное, потому, что спрашивать становится уже некому. Да, Александр Сергеевич, все уже умерли, все уже на том свете, мои друзья, приятели, которые были живыми не свидетелями, а участниками этих событий. Их уже практически и не остаётся. Все, с кем я начинал работать директором совхоза «Хотяновский», уже умерли.
Главный инженер до 40 лет еле дотянул, главный агроном до 60-ти еле-еле. Совхоз «Ардымский». Здесь специалисты были умные, подбирал их Анатолий Дмитриевич Козлов, который до меня работал два года здесь, потом его взяли на повышение в Областное управление сельского хозяйства, а меня директором совхоза из Областного управления. У меня два захода было в Областное управление сельского хозяйства.
Первый заход – с должности директора совхоза «Хотяновский», где я пробыл ровно три года, меня сразу, минуя район, берут заместителем начальника Областного Управления сельского хозяйства, мне немногим более 30 лет. Я не хотел, видит Господь. У меня только народились двое ребятишек, я не хотел, очень не хотел. Мы привыкли в деревне Карповка, мы полюбили людей, нам казалось, что и они нам платили тем же, ещё механизаторов помню до сих пор, помню доярок, с которыми начинал работать, это уж сколько прошло? 40 лет. Я их помню. Потому что, без апломба хочу сказать Вам, что просто вот Бог мне дал способность их любить –механизаторов, доярок¸ шоферов. А сколько среди них, знаете, каких умных людей. Потрясающе! Умных, интересных, они тебе подскажут, как делать, не кричат, не шумят, наоборот. Таких я встречал очень много. И взяли меня заместителем в Область, и мне очень не понравилось, меня взяли прямо от земли, прямо от механизаторов, прямо от доярок, телятниц, плотников, трактористов. А я с ними. И еду я в командировку. У меня была 21-я Волга, Дорошенко Виктор Карпович мне дал свою, и шофёр у меня – Сашка. Остановился, весна, идёт подготовка к севу. Я смотрю, и поверьте мне, душа моя там, думаю: «Что же я бюрократ, в 30 с небольшим лет, сейчас директор где-то что-то ищет, выкручивается, надо семена, проверить готовность, мало ли, там уйма вопросов: посмотреть, как сцеплены бороны, культиваторы, всё быстро посмотреть, кого-то премировать, кого-то наказать, а я еду в район чего-то проверять. А есть ли у меня такое моральное право в моей молодости – проверять людей, которые отработали в этих хозяйствах по три десятка лет и больше. Какая-то червоточина. И шофёру говорю: «Сашка, я уйду с этой должности, а он мне говорит: «Владимир Фёдорович, на Вашей должности или идут вверх, или идут вниз. Тут середины не бывает. Вот я сколько вожу начальство, но, чтоб вот просто написать заявление и уйти – не было такого».
Первое хождение во власть
Буйлов: А перед этим назначением привели меня к Дорошенко, тот снимает трубку и говорит: «Лев Борисович, вот мы тут кандидатуру подобрали, я с Вами разговаривал, мы сейчас к Вам зайдём». Лев Борисович отвечает: «Давайте, заводите ко мне вашу кандидатуру». И заводят меня к Льву Борисовичу.
Вот так кадры подбирали. Понимаете? Хочешь – смейся, хочешь – плач. Представьте, Первый секретарь Обкома КПСС, я первый раз в жизни в кабинете начальника такого уровня. Мне показалось, что передо мной восседает Бог. Подсветка, красивый кабинет, всё строго, всё чётко, всё минута в минуту, секунда в секунду. Машина работает чётко. Смотрит на меня в упор и говорит: «Ну, пойдёшь работать заместителем начальника областного управления сельского хозяйства, я у тебя был трижды, ты помнишь?» «Лев Борисович, да, помню, конечно». «Ну вот, такое решение мы приняли, давай, берись за дело, в «Хотяновском» у тебя более менее нормально, туда есть кандидатура, райком тебя рекомендует, договорились?» Мне это больше всего понравилось. Я не вымолвил ни слова. Я как-то немножко сробел перед первым секретарем обкома, который скажет – вот этого посадить, и посадят. Никаких ограничителей. Хотя это имело и положительный эффект, надо сказать. Я попробую на эту тему потом с Вами как-то обменяться.
«Ну вот, давайте ему направление и везите в Министерство» – сказал первый, кивком головы давая понять, что аудиенция завершена. Не успел я дойти до дверей, как слышу голос первого: «Владимир Фёдорович, как у тебя желудок?» Желудок? «Нормально, Лев Борисович, – осторожно отвечаю я». «Вот это хорошо, иди». И только потом я понял, почему именно желудок так важен в этой должности. Меня посадили в поезд и я поехал в Министерство. Приезжаю, а министра нет.
Крылов: Вы имеете в виду Министра сельского хозяйства?
Буйлов: Да, Министра сельского хозяйства РСФСР. Тогда на этой должности был Леонид Яковлевич Флорентьев. Ещё при Сталине министром был. Министром сельского хозяйства РСФСР по значимости было выше быть, чем возглавлять Министерство сельского хозяйства СССР. Все фонды были в Министерстве сельского хозяйства РСФСР. А потом по республикам. А в СССР Минсельхоза не было. У них наука, у них политика. А мне-то какая наука, мне трактор нужен. И я всю жизнь ходил не в Союзное Министерство, там делать было нечего, а в Министерство российское, все фонды там, что всегда было нужнее всего на свете.
Крылов: Это в Москве, около Казанского вокзала?
Буйлов: В Москве, Орликов переулок.
Крылов: Где сейчас оно и есть!
Буйлов: Наверное. Мне замначальника по кадрам в Министерстве сказал, что Министра нет, беседовать со мной будет заместитель по животноводству. А вот заместитель по животноводству был Абдулхат Хасьянович, и мало кто его имя и фамилию выговаривал, а у меня с произношением как-то нормально. Я даже сейчас помню короля Афганистана - Махендра Бир Бикрам Шах Дева и его жена Ракми Раджа Лакшми Деви Шах. Вы повторите, а?
Крылов: Нет. Я тут же забыл.
Буйлов: Как же вы забыли короля Афганистана! Это нехорошо. А почему я его помню, понятия не имею. Мне иногда Мария Васильевна (жена) говорит: «На фиг тебе это нужно? Ну чего ты?» А я считаю, что у меня память плохая. Не плохая, а средняя. Вот сейчас плохая. А тогда была средняя, как у всех нормальных людей. Тем не менее, чёрт его знает, залезло в голову, ну, не важно. И я ему сходу говорю: «Абдулхат Хасьянович».
Сидит чистокровный татарин, полон рот золотых зубов, чёрный как негр, и в два ряда золото. И он на меня смотрит и говорит: «А зачем идёшь? На комплексе работал?» А только начались эти комплексы. Говорю: «Нет». «А куда прёшь?» Говорю: «Абдулхат Хасьянович, очень замечательно, я никуда не пру, я не хочу идти в заместители начальника Областного управления, я Вам говорю большое спасибо», а он рад, что я его произношу правильно, мне потом зам по кадрам говорит: «Знаешь, ты его так порадовал, потому что все его имя уродуют».
К этому времени вышло Постановление ЦК, Совмина, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ, всё это в куче было. Специализация, концентрация и агропромышленная интеграция в сельском хозяйстве. Вот такое Постановление. Оно только вышло и ему ещё и года не было.
Крылов: Это какой год был?
Буйлов: Ой, господи, 1971, наверное. И к этому времени уже успели сильно специализировать птицеводческие хозяйства. Уже довольно много появилось птицефабрик, всем это понравилось и в ЦК, и в Совмине, везде, и они тогда решили, что теперь везде проведём специализацию. Вот это хозяйство специализируется на содержании овец, а вот это хозяйство на птице.
Крылов: Разумно.
Буйлов: Да, а вот это свиноводство. Логика есть? Конечно, а что потом получилось, я Вам скажу. Хотели как лучше… Ну вот, я встаю и говорю: «Разрешите идти, уехать?» «Куда?» «В «Хотьяновский». «Садись». Я сел. «С тобой первый секретарь Обкома беседовал? Направление-то есть? А, беседовал, давайте приказ, я подпишу. Езжай, работай». А секретарь Обкома всегда был членом ЦК и поэтому какой же заместитель министра будет спорить с секретарём Обкома? Да вы с ума сошли! Да это небо упадёт на землю скорее. Вот я и приехал, работал заместителем начальника, ходил на планёрки, но заскучал, не то слово. Я думал, душа из меня вылетит. Я так невзлюбил эту бюрократию, это тоже от Бога. Я же не работал ни в бюрократии, нигде. Я работал всё время главным зоотехником одного хозяйства, второго хозяйства, директором совхоза третьего хозяйства, в одном районе. А теперь надо заниматься областью. Я же не могу у телят клетки чистить. Нужны другие методы, другие способы. И тут выходит Постановление Хрущёва о том, чтобы разъединить областной комитет партии.
На моё счастье Хрущёв делает глупость, он делит Областной комитет партии на два Областных комитета партии. Знаете эту историю? Сельский областной комитет партии и Городской областной комитет партии. Он делит Областное управление сельского хозяйства на два управления, Областное управление совхозов и Областное управление колхозов. Был один начальник, сейчас их надо два. Заместитель по животноводству был один, а сейчас нужно ещё одного. Одного надвое не распилишь, это же не по Салтыкову-Щедрину. Меня вызывают в Обком и предлагают должность заместителя, как я и есть, в колхозное управление. Я отказываюсь. И Огарёв Владимир Фёдорович, которого я очень уважал, участник войны, матершинник был страшный, мне тогда говорит: «Иди тогда в управление совхозов». Я и туда не иду. И он мне говорит: «Тогда я тебя не понимаю, чего ты хочешь?» Я говорю: «Владимир Фёдорович, я сейчас изложу в заявлении». И пишу заявление: прошу бюро Областного комитета партии направить меня в любой район в любой колхоз или совхоз на любую должность – бригадиром, зоотехником, управляющим, не важно. Но работать чиновником я не хочу. Вот так и отдал.
Идёт планёрка Обкома в понедельник и Лев Борисович спрашивает Огарёва: «Владимир Фёдорович, ты там управление сельского хозяйства всё закомплектовал?» Был один зам по механизации, сейчас два. Был один начальник управления, сейчас их два. Один совхозами правит, другой колхозами. А он говорит: «Нет, Лев Борисович, у нас не закомплектован в управлении зам по животноводству. А вот этот, которого брали с Сердобска-то, Буйлов, он не идёт ни туда и ни сюда». «Как это не идёт?» «Не идёт, вот написал заявление». И вот в этих случаях башку отшибают, а мне вот не отшибли. И вот он говорит: «Он у нас зоотехник ведь?» «Да, да, у него животноводство». «Да. Я его знаю по Сердобску, вот сейчас мы организовываем Ардымское объединение совхозов, давайте его туда генеральным директором племобъединения, и скажи ему, что это для него повышение».
Я там не был ни разу, там было голов 150-200 телят, ни клуба, ни бани, ни школы, ни-че-го. И Огарёв приглашает: «Заходи». Я захожу. Вот тебе всё. Я говорю: «Нет, в Ардым нет, в Ардым я не пойду». «Тогда ничего не предложим». Это было такое. Да, думаю, тогда ничего не предложат, я тогда говорю: «Владимир Фёдорович, я тогда съезжу с женой, посмотрю, хоть, где этот Ардым-то». Мария Васильевна говорит: «Ну и чего, поедем». И поехали. Оставили здесь квартиру, …и без сожаленья поехали. Квартиры там нет. Речь пошла о специализации, концентрации, сельскохозяйственном производстве, было Постановление ЦК и Совмина. Вот меня в эту специализацию под Постановление ЦК и направили.
Новое назначение в Ардым
Итак, меня вызывает секретарь Обкома Огарёв Владимир Фёдорович, мы долго вместе работали, и назначает в совхоз «Ардымский», вот под это Постановление ЦК и Совмина по специализации.
«Ардымский совхоз по выращиванию высокопродуктивных коров» – так он назывался. И представьте себе теперь, Александр Сергеевич, это не только меня, я ведь говорю о своей эпохе, о своей жизни, это касалось, всех… так и В.А. Бельдёнкова назначали. Как же меня просеяли, чтобы назначить потом начальником областного управления сельского хозяйства. Я уже к тому времени проработал 4,5 года зоотехником, ещё 4,5 в Долгорукском, это 9 лет, 3 года директором совхоза – это 12, и 10 лет директором совхоза Ардымский, это 22 года. 22 года протопал я по земле во всех как бы ипостасях. И только тогда, и то, ещё минуя районное звено – я не работал ни в райкоме, ни в райисполкоме, ни в районном управлении сельского хозяйства. И вот что я много вспоминал, небольшую часть этих всех убожеств, вывихов, загибов, перегибов, тогда так и говорили, но если бы мне тогда, вот, например, я директор совхоза Ардымский, мне бы предложили работать первым секретарём райкома, в то время это лично для меня и не только, это была бы великая честь. Но у медали всегда есть оборотная сторона. И эта сторона, загнавшая страну в тупик, мне кажется, заключалось в том, что партийные органы лезли везде. Они доводили план случек, план отёлов, яйценоскости, откуда-то они знали урожайность, валовый сбор, это на корма, это рефракция, это государству. Тогда был лозунг: «Выполнить план государству – обязанность, а перевыполнить – честь». У купца было по-другому. У купца: «Прибыль для меня дорога, но честь дороже». Вот.
Ну вот, специализированное хозяйство, я приехал, клуба нет, бани нет, жилья нет, ферм нет, мастерской нет, нефтебазы нет, нет тех атрибутов, которые сопровождали совхозную жизнь, как пилорама, мастерская, нефтебаза. Это непременные атрибуты, с этого начинает любой директор или председатель колхоза, когда он попадает во вновь организованное хозяйство. Потому что всё на центральной усадьбе сосредотачивается. В отделении-то зачем мастерская? Она одна. Где на пять сёл, где на два села. Смотря какая структура того или иного хозяйства. И строительство было такое же – плановое. Мне в титульные списки записали на тот год строительство телятника, коровника, бани, мастерской. Все это я обязан был строго выполнять. Но, как ни странно, не перевыполнять. Но меня тут понесло. Все эти планы я ломал, как хотел. Наказывали за это. Вот теперь о наказаниях. Вот я в совхозе «Ардымский», уже мы тут кое-что сделали с агрономом.
Краткая предыстория совхоза «Ардымский»
Крылов: А можно вопрос? Ведь «Ардымский»-то создали, а до этого что там было?
Буйлов: Был просто совхоз «Ардымский», где ничего, из того, что я перечислил, не было.
Крылов: Как же он работал?
Буйлов: Да так вот и работал. На лошадях работал. Вот я и спрашивал:
«Как вы в войну работали?» И мне рассказывал бригадир: «Фёдорович, вот на меня была
бронь, я трактористом, и дизель застучал, я обязан ночью, всю ночь снимаю коленвал,
его на спину нагружаю и несу в МТС, это 3-
Крылов: А в Ардыме?
Буйлов: Тут МТС уже не было, они уже исчезли, тут уже всю технику передали совхозам, колхозам, они стали хозяевами этой техники, они стали делать свои мастерские. А в войну некоторую часть механизаторов иногда по болезни оставляли, бронь накладывали на них, не брали, армию кормить надо. Не помню, рассказывал я Вам или нет, как они у моей мамки жили на квартире, здоровые мужики. И вот она рассказывала – лампа, пузыря этого стеклянного нет, давно разбили, война, и вот, конец войны, здоровые мужики, шутки, смех, всё им по фигу было. Вот, русскому мужику, наверное, всё по фигу. Они в моём воспоминании здоровые, руки здоровые, чёрные от солярки, тогда была не солярка, а газоль, всякая шпана, воришки боялись их как огня. Вот они пришли, воровство прекратилось сразу. Они участники войны, если поймают воришку, башку ему отшибут сразу же. Они же пришли с войны, они ничего не боятся. Их было трое или четверо, сестра-то помнит, и вот им давали килограмм мяса, допустим, на неделю. И мама им варит суп. И их сидит за столом четверо, а кусочка два в блюде. Блюдо мятое, алюминиевое, едят деревянной ложкой, а мясо в блюде, его не трогают – это закон. А потом кто-то из них, старший говорит: «Туши лампу!» И пошла игра с ложкой, кто это мясо поймает. Света нет, темень кромешная, вот всё они вычерпали – зажигай. Зажигают лампу. Кто ж сожрал мясо-то? Иногда ни один не признаётся. А мяса-то нет. Кто-то схавал. Вот это были концерты каждый ужин. Шум, смех. Им давали немного мучки, мамка им что-нибудь испечёт. Испечёт как? Вот испечёт хлеб, а в хлеб добавит картошки. Хлеб не продавали в магазине. Ну а тут, я не помню в каком году уже, после Сталина МТС ликвидировали, и технику раздали совхозам и колхозам. Они создают свои мастерские, и вот мастерская была атрибутом в каждом колхозе. В колхозе, например, 5 бригад, а мастерская одна, зачем 5 содержать? 5 бригад – это 5 станков. Это было удобнее, конечно. А в Ардыме два отделения, одна мастерская на два села. Вот такая система.
Вот тогда интересно наказывали. Вот совхоз Ардымский, вон ток зерновой, вон склады, вот идёт уборка, что вперёд надо сделать, хлеб убрать с поля и привезти на ток. Каждый руководитель элементарно понимал, что надо сначала хлеб взять с поля и привезти его на ток, на току его переработать, часть зерна на семена, на продовольственный какой-то фураж, и основное – государству. Причём, государству железно, тут не дыши. Вот есть у тебя 2 тысячи тонн сдать государству, умри, а всё, что после 2 тысяч тонн – на семена. А скоту ничего не остаётся. Должно у меня быть 100% обеспеченности, а у меня всего 20%. Вот, как хочешь, так и крутись.
Крылов: Это где все происходит?
Буйлов: Совхоз «Ардымский». Это хозяйство называлось «Ардымское объединение совхоза по выращиванию высокопродуктивных коров», в него входил совхоз «Еланский», «Константиновский» и «Ардымский». В совхозах «Еланский» и «Константиновский» были свои руководители, которые по хозяйственной части подчинялись мне, ну а все мы подчинялись, конечно, партии. Это однозначно. Наше хозяйство было головное.
Чтобы как-то опробовать эту систему, посмотреть ее рентабельность, по указанию Л.Б. Ермина в области было создано два таких объединения: наше и объединение свиноводческих совхозов, где головным предприятием был совхоз «Панкратовский». В свиноводческое объединение входили совхозы «Прогресс», «Серп и молот», «Комсомолец» Лопатинского района, «Большевик» Сердобского района. Задачей нашего объединения было выращивать нетелей для колхозов и совхозов. Вообще, эту систему переняли у Германии. Впервые ее применили в округе Росток (ГДР), потом мы с ними соревновались. Лев Борисович как-то собрал нас в группу, человек 10, и послал в Ленинград, на оптико-механическое объединение «Светлана». Там было головное предприятие, а заводы были по всей России. Директором этого объединения был Голенищев, совмещавший эту должность с должностью замминистра авиационной промышленности. Вот они тогда уже нам показывали что-то вроде нынешних камер видеонаблюдения. Сигнал выводился на монитор. Заходим мы, например, в кабинет, глядим на экран и сами себя видим, как мы заходим и в экран этот таращимся. А это какие годы были! Ну, вот, рассказал нам этот директор-замминистра, как он управляет своим громадным объединением. Мы-то, конечно, по сравнению с ним, мелочь – что там три-четыре совхоза против десятков заводов по всей стране. Но, тем не менее, кой-чему полезному научились. Не зря, одним словом, съездили.
Однажды Лев Борисович меня спросил: «Тяжело работать?» «Да нет, Лев Борисович». «Ну чего – нет, я же вижу, какая напряжённость». «Ну, напряжённость – она у всех напряжённость». Тогда он говорит: «Давай разделим совхоз головной на два, один будет заниматься земледелием, а другой – животноводством». Я говорю: «Лев Борисович, а как же с кормами?» «Так же, – отвечает Ермин, – один будет заниматься земледелием и готовить корма для ферм, а второй будет заниматься только животноводством. У тебя сколько сейчас скота?» «Восемь тысяч». «А земли?» «Пять тысяч гектаров». «Давай тогда так…»
А мы в сутки заготавливали три тысяч тонн силоса. Чтобы понять, много это или мало, скажу, что столько в среднем заготавливал целый район. И вот Лев Борисович приезжал всё время – смотрел, как у нас все это организовываетя. Если что не так, наказывал. Крутого нрава был человек.
Ф.Д. Кулаков и руководство области на ферме.
Контроль и наказания
Крылов: А крутость его в чём состояла?
Буйлов: Иногда в глупости. Рассказываю одну из них. Итак, от
элеватора до тока
Крылов: Сидит около миллиона, 980 тысяч сидит сегодня (
Буйлов: Вот я и убеждён, что 2/3 надо отпустить. Кроме убийц. «Всё-равно, человек выйдет оттуда обозлённый», – говорил мне Роман Васильевич Шамин. Вот слушайте, Александр Сергеевич, дальше. И я уехал. Дождик. В такие моменты надо соображать быстро. Тогда, правда, в основном, все руководители соображали, иначе бы они не стали руководителями. Ведь что такое 10 комбайнов? От каждого комбайна две машины отвозят, получается, машин 15, их же не остановишь. А у меня на току две тысячи тонн зерна, которые надо сдавать государству, на элеватор. И агроном принимает абсолютно разумное и единственно правильное в этой ситуации решение: он говорит – ребята, пока дождик, все на ток и в Ардым на элеватор. Все взвесили, накладные выписали, машины загрузили и поехали. Приезжают на элеватор (а машин полтора десятка) и слышат, что закрома полны, сыпать больше некуда. Езжайте, мол, на Хлебную базу в Селиксу (ж/д станция так называлась).
Крылов: Ни фига себе!
Буйлов: Ну, шофера по рации с агрономом связались, так, мол, и так. Тот отвечает – ничего не попишешь, давайте в Селиксу. А в Селиксе, на хлебной базе, очередь машин в 200. Пристроились в хвост. А дырка для пшеницы всего одна – пока через нее 200 машин зерно ссыпят… Ну, стоят, ждут. А тут и дождь кончился, солнышко проглянуло дождик – уже убирать надо. А кто будет отвозить? Они в Селиксах. А знаете как, в Ардыме дождь есть, а в Константиновке нет. В это время его величество Лев Борисович Ермин был в совхозе «Дертевском» с Лагуткиным, там дождя не было. На обратном пути решили они меня «навестить», посмотреть, что да как. Приезжают и видят, что стоят комбайны, не молотят. Лев Борисович подходит к сторожу и спрашивает: «А где Буйлов?» А тот: «А я почем знаю!» «Он утром был?» «Не был». Подходят к комбайнам, щупают двигатели. Ему сторож говорит: «Да они работали, потом дождь начался, вот их и остановили». «А чего зерно не возят?» «Да чего не возят… не возят, да и всё!»
Крылов: Объяснил, называется!
Буйлов: Сторож там был – одна нога деревянная. Ермин полез в бункер, бункера полны, и говорит: «Завтра на бюро вплоть до исключения из партии». И уехал. Я ничего, естественно, не знаю. Утром звонок: «С главным агрономом – на бюро!» Звонит общий отдел и говорит: «У Вас вчера Лев Борисович был, Вы знаете?» Я отвечаю: «Это я уже слышал». А он чуть не каждый день наезжал. Куда ни поедет в эту сторону, обязательно ко мне свернет. Я агронома спрашиваю: «Что тут вчера было?» «Да вот, приехали, с Лагуткиным, а у меня машины были на Хлебной базе». «ты объяснил?» «Да я их и не видел».
Приезжаем на бюро. Время часов восемь утра. Меня-то все члены бюро знали, как облупленного, я к тому времени уже лет семь-восемь проработал. Приглашают меня. Вхожу, сажусь. Прямо напротив восседают за столом члены бюро. Лагуткин начал говорить – все, аж, головы пригнули: «Вчера уборка в совхозе «Ардымский» была сорвана, Буйлова на месте не было. Мы с Львом Борисовичем приехали, а тут, значит, ситуация вот такая – везде уборка, у него – нет. У меня предложение – строгий выговор с занесением в учётную карточку». Обычно это сопровождалось финальной фразой «И снять с занимаемой должности!», или, вообще, отдать под суд. Однако слышу, ни про снятие с должности, ни про суд Лагуткин ничего не говорит. Спрашивает: «Какие будут возражения?» А какие тут могут быть возражения? Попробуй, возрази. Петрова, третий секретарь, говорит: «Никаких». Лагуткин говорит: «Принимается, можете быть свободны». И я уехал. Но это не всё. По существующему Положению, через год меня надо было вновь рассмотреть на комиссии партийного контроля, и, либо снять с меня выговор, если вел себя хорошо, либо продлить. Но тут я нарываюсь на второй выговор. Вот, как это было.
Пурга, метель, 31 декабря. И, представляете, накануне отключилась вся электроэнергия! Восемь тысяч тёлок сутки стоят голодные, ревут так, что в Пензе слышно. Один телятник, там 1200 голов, во втором – столько же, шесть секций, а убирают две женщины. И они в тапочках ходят.
Крылов: Там подземная галерея?
Буйлов: Там все было. Все специалисты, без исключения, были талантливы. И прораб Нелюбов, и главный зоотехник Выдрин Николай Федорович, главный ветврач Удалов, главный инженер, главный бухгалтер, председатель совета, зайдёт, поговорим – все были талантливы. Как талантливы? Они все работали как ишаки. Шумилин Валентин Петрович был просто талант агрономический. В Бековском районе ему влепили выговор – строгий, он плюнул и уехал оттуда. И вот метель, главный энергетик у нас – от бога, он и сейчас жив, Ключников Михаил Иванович. Вот он мне и говорит: «Владимир Фёдорович, ну, поехали». 31 число, света нет. Но он находит пробой и мне говорит: «На высокой стороне, 10 тысяч вольт, там пробит изолятор». А уже темно. К тому же, метель и мороз. Михаил Иванович говорит: «Я своих энергетиков послать не могу, это только РЭС делает». Я звоню, а мне отвечают, что во всём районе света нет. Ждите, когда приедет бригада. Я звоню в райком, в райкоме второй секретарь, как раз по промышленности, Петр Михайлович Хоровинкин. Он говорит: «Что ты суетишься, у тебя же коров нет, тебе доить некого. Тут вот коровы уже третий раз не доены, мы же их так испортим. У меня все силы туда брошены. А твоих энергетиков я знаю, они ребята толковые, так что, чините электроэнергию уж как-нибудь сами». Я говорю: «Так не положено же!» Он говорит: «Под мою ответственность». Слов на ветер раньше они не бросали. Поэтому мы заходим на линию, находим изолятор, его ставят, я стою, смотрю, контролирую. В итоге, возвращаемся к полуночи, а ведь 31 декабря, если помните, жёны уже сидят за столами, и тут мы в валенках, шапках, фуфайках, шубняках, все в снегу, замёрзли. Но зато свет горит везде – не впотьмах новый года встречать! А я знаю, сейчас мужики придут – праздновать новый год, а я так устал, сил нет никаких, выпил немного, посидел и говорю жене: «Маш, я пойду домой, хоть с ребятами увижусь, я завтра на работу не пойду, с ребятами буду, я их уже месяц, наверное, не видел». И ушёл. Утром 1 января в 9 часов – Би-би! – машина Льва Борисовича Ермина. «Ну что, Владимир Фёдорович, собирайся, поехали на ферму! Он заехал в Константиновку, а там тоже света нет, стоит скотник в сиську пьяный, на вилы облокотился и говорит (а директор совхоза «Константиновский» – Еркин): «А он (директор) к тёще уехал». «А Буйлов где?» «Мы его и не видели». И он (Лев Борисович) оттуда приезжает на ферму на Саловскую – скотина орёт, часть телят накормили за ночь, а часть ещё нет. Например, 3 тысячи уже едят, а 2 тысячи ещё нет. А тут на одной ферме 5 тысяч и там 3. И Лев Борисович говорит: «Вези Буйлова сюда». Я подъезжаю, Лев Борисович говорит: «Ну и как ты тут поживаешь?» «Ничего, Лев Борисович». «Скот-то накормили?» «Да вот, Лев Борисович, кормим». А Лев Борисович стоит и воздух тянет ноздрями – пьяный я или нет 1 января утром. Вот тут мне хотелось плюнуть. Какой пьяный? Я в жизни им не был. «А где Ёркин, директор совхоза?» «Ну где, на работе». «На какой работе, к теще уехал на блины! Ты, вообще, ими будешь управлять или нет? Я смотрю, они у тебя что хотят, то и делают». «Нет, Лев Борисович, такого не может быть». И думаю, будь, что будет, если я даже ошибусь, повесят что ли? «А что же у тебя такой бардак?» «Да вот так, Лев Борисович». А он в контору зашёл, а за мной послал машину, и из конторы говорит, кто у нас там, Лагуткин, нет, давайте Хоровинкина тоже завтра к 9 на бюро. И кладёт трубку. Он уже дал команду в 9 часов 2 января на бюро.
Крылов: Бюро райкома?
Буйлов: Обкома. Поехали в Константиновку, приезжаем, стоим на крыльце, у них света ещё нет, мы исправили, а они ещё нет. И он меня строгает, вот ты их распустил, директора нет, коровы не доеные, и едет Ёркин, с трассы поворачивает, выходит, он ничего не знает, подходит: «Здрасьте, Лев Борисович, вот интересно, одну неисправность нашли, всё-равно выбивает, вторую нашли, всё-равно выбивает, и знаете что – нашли, таки, главную, Лев Борисович! Приходим на дачи, а там наставили нагревателей, они и замкнули, Лев Борисович, и пока три дачи не отрезали, вот только сейчас дали свет».
Утром я на бюро. Лев Борисович: «Вот я вчера был в совхозе «Ардымский», – он тоже подчёркивает, что не отдыхает даже в новогоднюю ночь, тут подтекст надо читать, – и что вы думаете? Скот орёт, не накормлен… Члены бюро, я считаю так, давайте без обсуждения – Выдрину, главному зоотехнику совхоза Ардымский – строгий выговор с внесением в учётную карточку и Хоровинкину тоже. Нет вопросов?»
А члены бюро сидят и кивают головами как болванчики – нет вопросов! Но тут я поднимаю руку и говорю: «Лев Борисович, у меня вопрос». Это по тем временам всё равно, что марсианин свалился. Первый секретарь сказал – без обсуждения, все сказали вопросов нет, а у Буйлова?
Крылов: У Буйлова, который даже не член бюро вообще.
Буйлов: Какой член бюро? Буйлов это засранец, у него, оказывается, вопрос есть!!! Я встаю и говорю: « Лев Борисович, я считаю решение несправедливым, мы, действительно, что-то не доработали». Лев прерывает меня и говорит: «Вот, сейчас будет рассказывать, как изоляторы он там искал». «Ну, – говорю, всякое бывает, приходится и изоляторы искать, я Вам только одно могу сказать, руководителем совхоза явлюсь я, почему строгий выговор объявлен Выдрину? Отвечать за хозяйство должен я».
Он смотрит и говорит: «Члены бюро, ну если он такой у нас смелый и справедливый, давайте ему и запишем выговор. Вопросов нет?» Огарёв говорит: «Вопрос есть». И пошло обсуждение. Огарёв говорит: «Товарищи члены бюро, я считаю правильным его наказать, он так плохо работает, он стал уже и зазнаваться, его надо поправлять, сегодня решение очень своевременное, иначе мы его упустим, он на шею сядет, посмотрите, как он себя ведёт». А Огарёв не был к этому времени в совхозе года два вообще. «Я с ним, как секретарь обкома, измучился!» Я думаю: «Да Вы у нас уже не были два года, Вы откуда знаете, как я работаю? Вы меня сейчас обсуждаете, а я уже третий год получаю знамя ЦК, Совмина, вон они стоят, и премию получаю». Но молчу, думаю, хуже только будет. Садится Огарев и Лев Борисович говорит: «Видите, и секретарь обкома подчёркивает это же, плохо работает Буйлов, давайте ему и запишем, да ещё и ведёт себя».
И вот выходим мы с бюро и случайно сталкиваемся в дверях с Огарёвым. И он мне говорит: «Зайди ко мне». Я его знал ещё по совхозу «Ленина». Он первый и сказал, что Буйлова возьмём в совхоз. Я захожу, сажусь, он молчит и смотрит на меня. «Давай, – говорит, – рассказывай, что у тебя вчера там случилось?» (смеётся).
Это превзошло всё моё, так сказать, сознание. Я смотрю на него и говорю: «Владимир Фёдорович, произошло не вчера, сегодня, я считаю, Вы, Владимир Фёдорович, выступили очень правильно. Вы, действительно, сказали правду, что Вы со мной измучились, – думаю, сейчас он покраснеет что-ли. – Я, Владимир Фёдорович, выйду на минуточку и вернусь». Выхожу и пишу заявление об увольнении по собственному желанию. Думаю – вся область меня знает, кто-нибудь бригадиром-то уж возьмёт. Возьмут бригадиром и буду так же вкалывать, и по-херу всё это мне. Одену сапоги и буду работать. Всё-равно, буду пахать день и ночь, и никаких проблем. И сохраню свой авторитет, потому что буду работать. Огарев берёт моё заявление, читает и говорит: «Написал заявление, какой умный, а меня е…т каждый день. Я что, должен, по-твоему, заявления каждый день писать? Иди на х… отсюда». Разорвал заявление и в корзинку бросил.
Прошло года три. Меня вызывают в обком партии на комиссию партконтроля. Думаю, что такое? Два выговора уже есть, причем, оба с занесением. Вообще-то, как я уже говорил, первый выговор с занесением в учётную карточку обязательно сопровождался резолюцией «Снять с занимаемой должности!», или того хуже – «Завести уголовное дело!» У меня два выговора и оба без, так сказать, сопровождения. Голые выговора, даже обидно немного. И вот приезжаю я в обком, в орготдел, Борис Иванович Чернов мне говорит: «Владимир Фёдорович, напишите заявление, с Вас надо снимать выговора». А я уж не то, чтобы забыл про них, да по херу они мне, да были и были, ну, отключили свет, а я-то причём? Совесть моя на 200% чиста. Я же не пьяница, не лодырь, не бездельник, я веду хозяйство, я получаю знамёна ЦК. Уже Лев Борисович сказал однажды так: «У нас такая ситуация, что он (Буйлов) будет получать их вечно, давайте разделим. Пусть Буйлов соревнуется с высокоразвитыми совхозами. Вот давайте все их выделим, а все остальные так. А то он так всё время будет получать знамёна». А среди развитых я опять самый развитый, и опять получаю знамена. Понимаете?
Ну вот, Чернов и говорит: «Пиши заявление». Я в ответ: «Борис Иванович, а зачем?» «Что значит, зачем???» Он даже опешил. «Выговоры-то с тебя снимать надо». Я опять свое: «А зачем их снимать-то? Их записывать не надо было, а не снимать теперь».
А я же, заметьте, не прошу КПК рассмотреть моё заявление о снятии с меня строгих выговоров. А как это так? Все же пишут! Он достаёт мое дело, говорит: «Пиши!» «Я не буду писать». «Как же Вы не будете писать? Надо написать, в партии такой порядок». У меня опять в голове – если в партии порядок, то бардак-то зачем устраивать? «Что же Вы мне влупили два выговора не за хрен собачий? Нет, – говорю, – я писать ничего не буду. А, кстати, зачем Вы, Борис Иванович, так настаиваете, чтобы с меня снять выговоры?» Он засмеялся и говорит: «Ну знаете, как Вам сказать, с хороших людей всегда надо выговора снимать!» Я говорю: «Ну и зачем это?» И он мне говорит: «Владимир Фёдорович, напишете, пожалуйста, а то ведь меня накажут в ЦК. Я через год должен был их снять или продлить, а мы Вас просмотрели». Ну да, каждый год знамёна-то получать, кто там будет смотреть выговора-то? Я вместе с выговорами знамена ЦК получать не поспеваю. И говорит: «Мы просрочили уже два года, напишите ради бога». Я беру ручку, начал писать: «Борис Иванович, продиктуйте, ради Христа». А он мне и говорит: «Ну, напиши, что ты всё осознал и так делать больше не будешь». Я говорю: «А что, изолятор больше никогда не пробьёт, Борис Иванович, один выговор – за изолятор, не я же его пробил, а второй выговор, вообще, недоразумение, у меня машины ушли, Борис Иванович, ну я не знаю. Ну давай что-нибудь вместе думать». «Ничего не поможет, пиши только одно: «Я исправился, осознал и больше партийную дисциплину нарушать не буду».
«Да я её и не нарушал». Он опять говорит: «Ну, пожалей меня, ну напиши». Я написал, что я больше так делать не буду. Как? А я сам не знаю, как. Больше не будет дождя, наверное, больше не будет отключаться электроэнергия, ну глупость какая-то. Написал. Через месяца два меня назначают на должность начальника областного управления. И он мне говорит: «Понял теперь, почему с тебя снимать выговора надо было? Ты поедешь, тебя утверждать будут в ЦК на должность начальника Областного управления сельского хозяйства, а там личное дело твоё возьмут, а у тебя два выговора не погашенных, мне, говорит, пиз…лей и дадут».
Вот такая история с выговорами.
Торжественный момент встречи гостей в совхозе Ардымский на крыльце
только что отстроенного ДК.
Первым стоит В.Ф. Буйлов, далее по порядку: Ф.М. Куликов
– первый секретарь Обкома партии,
Исаев Герман Семенович – первый секретарь Пензенского
райкома КПСС,
И.И. Лазарев – Начальник КГБ по Пензенской области, член бюро Обкома
партии Иван Ильич Лазарев,
Алексеев Александр Изосимович – председатель Пензенского
облсовпрофа,
Николай Николаевич Кондратьев – секретарь парткома совхоза «Ардымский»,
Николай Сергеевич Аристов – председатель Пензенского райисполкома,
Валентин Михайлович
Журавлев – управляющий треста «Жилстрой»
Продолжение следует.