Записал и обработал А.С. Крылов
Приметы времени
Фото из семейного архива В.Ф. Буйлова
Достаточно, чтобы прошел совсем небольшой период времени – всего-то два поколения, – чтобы подавляющее большинство более молодых современников напрочь «забыли» условия жизни их отцов и дедов и стали воспроизводить совершенно искаженную информацию и повторять чужие слова и доводы о событиях жизни всего лишь пятидесятилетней давности.
Увы, большинство из нас живут одним днем, пропуская мимо себя драгоценный событийный материал о том времени, о людях, которые создавали нашу страну, превращали ее в могучую державу, чей авторитет на мировой арене был непререкаем.
Мне судьба преподнесла подарок в виде длительной совместной работы и последующей дружбы с удивительным человеком, отдавшим всю свою жизнь сельскому хозяйству Пензенской области, – Владимиром Фёдоровичем Буйловым. Он недавно отметил 80-летие, но, несмотря на солидный возраст, энергичен, бодр и всегда готов щедро поделиться своим, без преувеличения, громадным опытом.
Результаты его деятельности просто поразительны. Именно благодаря его непосредственному участию, возглавляемые им предприятия и объекты социальной сферы на селе достигли такого экономического и творческого расцвета, что сегодня и сравнить не с чем. Впрочем, не с чем сравнить ещё и потому, что села сегодня практически нет. Российская деревня бесславно умирает: закрываются больницы, школы, не говоря уже о клубах, домах культуры, библиотеках. Нет работы. А самое страшное – нет никакой, даже отдаленной перспективы. Молодежь (и не только) массово бежит в город, надеясь там найти себе место под солнцем.
Да, работают несколько крупных современных животноводческих комплексов. Но, во-первых, они не решают проблемы трудоустройства населения. А, во-вторых, руководство этих структур нацелено, прежде всего, на извлечение максимальной прибыли. Поэтому, не побоюсь сказать, что эти бизнес-структуры, в конечном счете, работают не на возрождение села, а лишь выжимают из него последние соки. Например, разбивая 40-тонными зерновозами остатки сельских дорог и, при этом, пользуясь своим финансовым авторитетом, понуждая нищую сельскую власть ремонтировать их и содержать. Современный тип руководителя в сельхозпроизводстве, это, как правило, молодой человек, нанятый собственниками, не имеющий ни жизненного опыта, ни опыта руководства, но, в то же время, крайне амбициозный и потому прячущий свою некомпетентность за самоуверенностью, доходящей до наглости. Ему неведомо, что в прежние времена руководитель на селе, кроме самого производства, отвечал за строительство жилья, поддержание клубов и домов культуры, художественную самодеятельность, подготовку и отбор персонала, подвоз кормов в подворье и сдачу молока, и многое другое. Именно к нему сельчане шли со всеми своими проблемами. Он был, как говорят подводники, вторым после Бога.
И вот у меня родилась мысль сохранить бесценный опыт Владимира Федоровича Буйлова для будущих поколений. Мы встречались, беседовали, хотя, конечно, говорил, в основном, он, а я записывал на диктофон. В результате накопился огромный объем информации, которую я, по мере возможности, систематизировал и решил представить на суд читателей.
Конечно, невозможно в рамках журнала опубликовать весь материал, получившийся в результате наших 14 более чем двухчасовых бесед. Поэтому я привожу лишь отдельные отрывки. Эти отрывки приводятся в той последовательности, в какой велись наши беседы. Мне показалось, что так будет более естественно.
Встреча первая, 31 мая 2013 г .
Буйлов: Ну вот, Александр Сергеевич, можно говорить о том, как жило село в тот период времени, как росли мы в этом селе. Этот вопрос недостаточно раскрыт, не мне за него браться, это вопрос касается темы – дети войны. Только не прямо войны, нас же не эвакуировали, но мы ж, все-равно, дети войны, я ж с 1939 года, а в школу пошёл в 1946-м. Мы все бредили офицерами. Я ничего не мог себе представить, кроме как быть офицером. А, между прочим, дважды я слышал от одного майора, что после войны многие молодые еврейки мечтали выйти замуж за офицера. Это была их «голубая» мечта. Они в офицере видели защитника, видели справедливость, видели смелость, личность. И он, кстати, тоже хотел жениться на еврейке. Он говорил: «Нас много тогда женилось на еврейках».
В моей жизни было достаточно много евреев. И какие же все умницы! Самое интересное, я недавно звоню Роману Пейкеру. В свое время он перебрался в Пензу из Киева, где работал, кажется, токарем на заводе. А в Пензе устроился в сельхозинститут (ПСХИ). Я очень хорошо к нему всегда относился. Так вот, уже на склоне своих лет, я его как-то спросил: «Роман, подожди, а в войну вы где же были?» А он отвечает, что в войну их с мамой вывезли в Саратов. И тут я возмутился – что ж тогда евреи врут то, что Сталин всех их душил? Где же он их душил? Вот у Кошко (один из пензенских губернаторов в дореволюционной России) есть интересное выражение, оно мне понравилось – «воинствующее еврейство». И вот тут надо очень четко разделять, нельзя всех под одну гребенку. Есть нормальные люди, вот как, например, был у меня председатель робочкома Юпитер Михаил Григорьевич, старше меня, замечательный человек. А есть, которые всегда чем-то недовольны – и притесняют их, и душат. Нормальных никто не душит. А если кого душат, значит, есть за что. Но хватит об этом.
Я начинал работать директором совхоза с 1969 года. Только я отработал три года – меня берут в Пензу, мимо района, хотя обычно всех пропускают сначала через районное звено. Меня же из совхоза «Хотяновский» сразу берут замом начальника областного управления сельского хозяйства. А я оттуда сбежал!
Крылов: Такие случаи, по-моему, относятся к разряду редких.
Буйлов: Да, это в Красную книгу надо заносить. Меня назначили директором совхоза, а я не член партии.
Крылов: Это, вообще, непонятно. Всю исполнительную власть в совхозе, в селе, осуществлял директор совхоза. Он по определению должен был быть партийным.
Буйлов: Единственный, кто заметил это несоответствие, был дотошный человек, полковник в отставке в отделе кадров в Академии народного хозяйства, куда я поступал. Он читает моё личное дело, а я уже прибыл на занятия, со мной беседовал Алфёров Николай Павлович – член-корреспондент академии. Вот этот кадровик смотрит на документы, на меня, опять на документы… я говорю: «Что такое? Вы так внимательно смотрите». Он читает мои документы: «Назначить директором совхоза. А в партию Вы вступили позже. Разве можно работать директором совхоза, не будучи членом партии?»
Что тут скажешь? Получается, можно, раз работал.…
И вот я, не член партии, на меня приказ начальника областного управления, у меня подпись в банке, я работаю директором совхоза, работаю год – по-прежнему, беспартийный – меня в райком постоянно зовут, но как-то все обходится. Первый секретарь у нас был – участник войны, абсолютно честный человек, Пётр Дмитриевич Сдобнин. Он мне и говорит: «Володя, надо вступать в партию». А я ему: «Пётр Дмитриевич, я ещё, как бы это сказать, не дорос». Ну, вот так один раз, другой. Как-то заканчивается бюро, он мне: «Володь, ты ко мне зайди». Он меня с глазу на глаз называл Володя, а на людях – только Владимир Фёдорович, хотя в отцы мне годился. Такая вот субординация. Захожу – он сидит в белой рубашке, усталый. Вечер, все уже разошлись, мы вдвоём. Он говорит: «Володь, все-таки, надо тебе вступать в партию». Я ему: «Петр Дмитриевич! Я, может, чего не понимаю, но вот у нас, Вы знаете, три секретаря райкома – все спились, и двое из них уже на том свете».
Крылов: Прямо так и сказали?
Буйлов: А как же иначе? С таким человеком по-другому и нельзя было. Только так. И он мне сказал такую вещь: «Володь, ты знаешь – я человек простой и прямой. Поэтому могу тебе сказать напрямую – я тебя понимаю. Но и ты меня пойми. Есть определенный порядок, правила, которые не мы с тобой придумали, мы их должны выполнять. Понимаешь? Ты хороший парень, мне не хочется, чтоб ты себе жизнь сломал по глупости. Мне надо тебя везти на утверждение на бюро Обкома, а ты до сих пор не член партии. Как ты думаешь – как там на это посмотрят?» Я говорю: «А мне зачем, я уже год как работаю». Он устало так говорит: «У нас такой порядок – ты год работаешь, потом я тебя туда везу. Тебя перед бюро проинструктируют, потом вопросов накидают, с народом поговорят насчет тебя, что ты за руководитель. Понял? И если что – мне придется за тебя отвечать». И я подумал тогда – ну чего я мучаю такого хорошего человека, который мне только добра желает? Он всю войну прошел, все его уважают, а я, сопляк, перед ним сижу и сопливлюсь. Я говорю: «Мне всё понятно, Петр Дмитриевич, извините меня». Вышел я, написал заявление, оставил в приёмной и ушёл. Так я и стал членом партии.
Крылов: Ну не так же просто – оставили и ушли? Потом, наверное, Вас вызывали?
Буйлов: Ой, ну как же, конечно.
Крылов: Вот это очень интересно.
Буйлов: Там, в райкоме, они меня знали уже, я 10 лет там проработал главным специалистом, ничем не запятнался, ни с какой стороны.
Крылов: А Вы женаты уже были в это время?
Буйлов: Нет, и женат не был. Была у меня девушка. Все считали, что мы муж и жена, каковыми формально не являлись. Это тоже целая история. Я уже членом партии стал, свозили на бюро Обкома, прочитали всю мою биографию, где родился, где крестился, морально, мол, устойчив. А какое, там, устойчив? Девки гужом за мной ходили, как же – первый парень на деревне!
Крылов: Да ещё директор совхоза!
Буйлов: Да (смеётся), жил один, мама мне все яйца возила, я их после этого долго в рот не брал. Наряд в 5 утра, ночью я в «дизеле», боронуем, идёт уборка, я около комбайна, я в комбайне, меня там находят, удивляются, журналисты много раз сходили с ума. Один журналист меня уже в Ардыме (населенный пункт в Пензенском районе) нашел, я тюки с сеном подавал, на голове у меня такой дурацкий платочек еще был, носовой, по углам завязанный. Он не сразу меня нашел – мимо меня раза три прошёл, ему уж на меня показывают, вон, мол, директор! А он не верит, что директор самолично сено грузить может.
Крылов: А сколько килограммов тюк был? Квадратный или круглый?
Буйлов: Круглый. А вес я так определял – не могу одной рукой
поднять, значит, больше
Крылов: Вы про женитьбу так и не рассказали.
Буйлов: Ах, да! Ну, Петр Дмитриевич мне опять, как тогда, говорит: «Володь, а теперь тебе жениться надо». Я опять свое: «А чего Вы меня, Пётр Дмитриевич, женить хотите? Может, я чего не так делаю? Не справляюсь?» А он в ответ: «В том-то и дело, что справляешься. Потому-то и жениться надо, чтобы рост дальнейший был. У нас ведь как? Неженатый – значит, легкомысленный, несерьезный, как же ему серьезные дела поручать?» И опять прав оказался! Запомнил я его слова и его заботу на всю жизнь. Помирать буду – не забуду.
Крылов: Как же тот журналист нашёл Вас?
Буйлов: Подсказали, показали, носом, можно сказать, ткнули – вот и нашел. Он на меня посмотрел и говорит: «Я много езжу, но такого чуда не видел». Оно и верно, когда тюки кидаешь, пыль столбом стоит, а тело потное, пыль и пристает. Так что, в какого-то чумазейку превращаешься. Немудрено, что он меня признавать не хотел.
А начальник Областного управления сельского хозяйства, умница был – Хлевной Борис Фёдорович – тот ещё чистюля, всегда в костюме с иголочки, подъедет, а я с этими тюками. А он отведёт меня в сторону и говорит: «Фёдорович, я тебя очень прошу об одном, таскай тюки, хрен с тобой, но сними этот дурацкий платочек, я его видеть уже не могу!»
Да, так вот, я, наверное, не сказал, но тогда в Сердобском районе был большой совхоз «Большевик». И вот в 69–70 его решили разукрупнить, разделив на три совхоза: «Большевик», «Хотяновский» и «Сокольский». Вот, на «Хотяновский» меня и поставили. А там агронома нет, секретаря парткома нет, короче, надо кадрами серьезно заниматься.
Крылов: А земли как делили?
Буйлов: Делили сёлами. И получилось, примерно, поровну: в «Хотяновском» – 5 тыс. га, в «Сокольском» – 5 и в «Большевике» – 5. А был один совхоз – 15 тыс га. Управлял им Шамин Роман Васильевич – умнейшая личность.
Крылов: Это отец Александра Романовича? Интересно!
Буйлов: Александр Романович – это чудак чудаком. А это Роман Васильевич, 7 классов образования, но руководитель – от Бога. Я многих руководителей знал, и очень хороших, но от Бога из них всего 5–6. И Роман Васильевич из их числа. потом приводил много раз, их было 500 руководителей, а от Бога всего – 5–6.
Вот, Пётр Дмитриевич Сдобнин мне и говорит: «Ты кадры специалистов все укомплектовал?» Я отвечаю: «Нет, Пётр Дмитриевич, никак не найду, главный бухгалтер районного управления ищет мне бухгалтера». А председатель райисполкома, только что пришёл с должности директора совхоза «Мещерский», Пивоваров Александр Тимофеевич спрашивает: «А у вас в совхозе были девчата человек 5, которых прислали с техникумов и с институтов, там бухгалтера-то нет? Может, Бог даст, и попадём в точку», И, представьте, действительно, попали!Мы, кстати, все директора совхозов – и молодые, и старые – дружили. Как кому выговор на бюро объявят – собираемся, ну, и по маленькой, для поднятия духа. Ничего такого в этом не было, мы ж не напивались. Но в райкоме всегда был шпион, который все докладывал партийному руководству – мол, вот вчера председатель такого-то совхоза был пьяный! Кстати, этот шпион и сейчас жив-здоров, и знает, что я знаю про его шпионство!
Конечно, многое губила существовавшая тогда сверхцентрализация власти. Это уж было что-то невообразимое. Ну вот, представьте, я, начальник Областного управления сельского хозяйства, звоню, например, в Тамалу и спрашиваю начальника районного управления: «Что, Иван Гаврилович, у вас сейчас дождь идет или нет?» И представляете, никогда он не ответит, пока не посоветуется с первым секретарем. Потому что это, все-равно, политика. Стоят комбайны или работают? Можно ведь и так поставить вопрос.
Или вот еще был случай в Сердобске. Идет партсобрание, обсуждаем вопросы животноводства. А собрание было в клубе спиртзавода. И тут записка из зала (тогда такое часто случалось) – «А вот у нас, у управляющего Евгения Николаевича Амбарова свиноматка-то опоросилась». Первый секретарь: «Как это так?» Ощущение такое, как-будто на Советский Союз бросили ядерную бомбу. «Это что, – спрашивает он директора совхоза Климова Константина Андреевича, участника войны, – это правда, что у него свиноматка опоросилась?» «А я откуда знаю? – отвечает тот. Первый серетарь тут велит секретарю парткома взять машину, ехать и все проверить на месте. Тот съездил, проверил. Докладывает – так, мол, и так, есть такое дело, опоросилась.
А Евгений Николаевич уже готов эту свиноматку зарезать и собакам скормить. Он говорит: «Да это теща у меня свинью выращивала, я и не знал толком ничего. Мать у меня, – а мать слепая, отсидела 10 лет, – частушку спела в колхозе, и пришла слепая, да что ж мы в деревне, вырастим свинью и, наверное, случили без меня, вот она и опоросилась.
Первый тут же говорит: – Я предлагаю исключить из партии и снять с работы.
И что вы думаете? Из партии исключили человека и с работы выгнали! Да еще написали в сельхозинститут, где он учился заочно, чтоб его из числа студентов исключить. И тоже исключили. И все из-за тещиной глупости. И я через неделю-две пришёл к нему домой, и он с рук снимал кожу тоненькую такую, как всё равно он загорел, и вот он так снимал на нервной почве. А потом его реабилитировали.
Крылов: А в чем суть-то? Что здесь криминального? Ну, опоросилась и опоросилась.
Буйлов: Да Вы что!!??
Крылов: Я что-то упустил?
Буйлов: Еще бы! Может, Вы и не помните, но я-то помню отлично. Тогда, при Хрущеве, можно было содержать свинью в личном подворье, но не свиноматку. А почему? Потому что свиноматка – это уже средство производства, стало быть, обогащение, нажива. Маркса читать надо!
Крылов: Да… Но потом, Вы говорите, его реабилитировали?
Буйлов: Да, лет через 5–6, потому что очень талантливый
руководитель. Все директора совхозов в районе, и я, в том числе, – из-под него
вышли. Работа с ним была лучшей рекомендацией. Вот, восстановили в партии,
вернули в институт, а потом и совхоз «Долгоруковский» предложили, вновь
организованный. Это был такой совхоз «Мещерский», огромное хозяйство, под
Крылов: А чем была вызвана необходимость в разукрупнении?
Буйлов: А тогда постоянно что-то делили, сливали – это были метания такие. Не идут дела – давайте попробуем разукрупнить, может, пойдут. Или из нескольких маленьких хозяйств один совхоз-гигант делали. Обычное дело было. Экспериментировали.
Кстати, возвращаясь к Марксу. Я не говорил, что был в Англии на его могиле?
Крылов: Это как же Вам так повезло?
Буйлов: Я был в составе комсомольской делегации. И нашу
делегацию по программе повезли на могилу
К. Маркса.
Крылов: Это на Арлингтонское, что ли, кладбище?
Буйлов: Я не помню. Там как раз дальше уже какая-то свалка была. Окраина. На могиле огромный мраморный памятник, на котором высечено марксово изречение. Могу ошиьиться, но кажется, что-то, вроде «Философы лишь различным образом объясняют мир, но всякий раз стремятся к одному и тому же, переделать его». У них нет конца переделываниям, у философов, понимаете? Вот был феодализм, ну, условно, философы его переделали, капитализм надо переделать, коммунизм надо переделать, у них этот процесс беспрерывный. Я потом, уже в академии очень внимательно изучал Маркса. Очень интересная это наука – политэкономия.
Крылов: Это в какой академии?
Буйлов: Народного хозяйства при Правительстве.
Крылов: Вы там учились?
Буйлов: 2 года очно.
Крылов: С ума сойти!
Буйлов: Мне было, по-моему, 42 года, в одно время я почувствовал голод в образовании. Это нельзя описать никак, это надо просто понять душу человека. Я чувствую, у меня не хватает образования. Но самое интересное, его более всего не хватало у тех, кто мною руководил.
Крылов: Они этого не чувствовали?
Буйлов: Не знаю. Один чувствовал, я о нём скажу, он мне покаялся. А в школе я середняк был – тройки, четвёрки, примерно так. Вот вызывает учительница, я встаю, говорю – не буду отвечать. Почему не будешь? Да не хочу. Ну, я тебе кол поставлю. Ставьте. На другом занятии она меня вызывает, я выхожу, она мне 5 ставит, и вот у меня, например, там три кола, три пятёрки, она думает, что же мне поставить? А ведь дурачество просто. В институте тоже середняком был. Хотя жажда к знаниям всегда была. Читал я всегда много, начиная со школьных лет. И «Дети капитана Гранта», и «Поднятая целина», и «Тихий Дон», «Алитет уходит в горы», «Донские рассказы» – всего и не упомнишь. А читал при лампе на печке. Лампа коптит, светит еле-еле, как только глаза не искалечил?
И на этом фоне у меня дикая страсть получить офицерское образование, дикая, она сидела во мне, как заноза. В Сердобске тогда учебная авиационная часть стояла от Саратовского летного училища. И вот смотрю я на взлетающие самолеты, а душа моя там, с ними… Да, все тогда хотели быть офицерами. Но мама моя, как узнала, что я в офицеры собрался – сразу в обморок упала. Не хотела, чтоб я военным стал. У неё на фронте убили любимого брата, он был танкист. Правда, я комиссию не прошел.
Крылов: А маму как звали?
Буйлов: Мария Григорьевна. У меня все Марии. Иногда садимся за стол, 5–6 Марий. Я уж, чтоб не путать, кого Маней зову, кого Марусей – иначе никак.
Крылов: Она с какого года у Вас?
Буйлов: С 1910-го. И вот мама упала в обморок от того, что я надумал стать офицером. Как она плакала… Ее можно понять. Но и нас, детей войны, тоже можно. Мы ведь все только в «войну» и играли. И кем нам еще могло хотеться стать, как не военными? Война только закончилась, все еще свежо в памяти. Отцы-фронтовики, братья. Я когда в военкомат пошел, меня на первом круге забраковали, потому что у меня сухожилие на правой ноге разрезано было. А так, стал бы я военным.
Когда я оканчивал 10 класс, фабрично-заводские училища (ФЗУ) массово стали перепрофилировать в технические училища. И наше Сердобское ФЗУ тоже. И вот предлагают нам, почти выпускникам, в училище после школы идти. Ну, думаю, раз военным мне быть не суждено, пойду в училище. Смотрю, какие специальности есть: горячая обработка металла, холодная обработка металла, электрика… Думаю, горячая –больно горячо, как бы не обжечься. Лучше, наверное, на холодную. Записываюсь на холодную. А потом с друзьями-одноклассниками поговорили – а, может, в Пензу, в сельхоз институт рвануть? Да, там три экзамена – физика, химия и сочинение, конкурс четыре человека на место. Но… Что мы теряем? Не поступим, в училище пойдем – там только собеседование. Встал вопрос – на какой факультет поступать. Я говорю – давайте на мехфак! А приятель мой Сашка говорит – ни за что! А куда тогда? Только на зоофак! – отвечает Сашка. Я удивился – почему именно на зоофак? Вон, у нас зоотехник, все время в дерьме. Что тут хорошего? А Сашка отвечает: «Дурак ты! Мясо кто делит? Зоотехник. А что твой инженер? Круглые сутки подшипники ищет, или траки от гусениц таскает по полю, домой приходит грязные, как чушка. А мясо – у Тихона Ефимовича, у зоотехника нашего. Вот и мы пойдём на зоотехника учиться!» А меня не столько мясо прельстило, просто мы с Сашкой большими друзьями были, ну я и подал заявление вместе с ним на зоофак.
Я все предметы сдал на 4, у меня проходной балл – 12. Вот это было потрясение для меня! Поступил, зачислили! Немного таких запоминающихся потрясений было в жизни. Второе, когда диплом получал. Я не шёл за дипломом, я летел. У меня выросли крылья. Мы так хотели работать, работать честно, без всяких разговоров, что мы и делали всю жизнь на разных должностях.
А моя детская мечта стать офицером все-таки сбылась.
Крылов: Каким образом??
Буйлов: А вот таким. Перед Вами человек, закончивший полный курс общевойскового училища, в лейтенантском звании. Да-да, я лейтенант. Моя войсковая специальность – общевойсковые части и соединения. И по ноге не забраковали.
Крылов: Так где же Вы закончили курс?
Буйлов: Как где? В сельхозинституте кафедра была военная! Читали лекции нам преподаватели в чине не ниже полковника. Как я их помню! Какое у меня к ним уважение!
И вот мой родитель, отец мой, 1907 года рождения, прошедший всю войну, когда его внуку, а моему сыну Андрею пришла пора призываться, говорит мне: « Смотри, не вздумай освободить от армии, а то я тебя и на том свете не буду уважать». Представляете? А если мне сказал так отец, то, что я должен сделать? Тогда как раз был Афганистан. Моя была задача – главное, не в Афганистан. Я им сказал – я вместо него сам пойду, я им там наслужу. И потом, когда Андрея записали в военно-морской флот, я спросил: «Андрей, как?» Он ответил: «Пап, нет проблем». Я так за сына обрадовался! В итоге получилось так, что Андрей попал в дивизию Дзержинского. Там, как раз, нужны были ребята с образованием, а он у меня уже на втором курсе учился.
Учебка была в Казани. После окончания приехал в учебку «покупатель». Кто из Пензы – два шага вперед! Андрей вышел. Его сажают в машину и везут к гаражу военного прокурора. Короче, дали ему машину и стал он возить товарища полковника, фамилию, вот забыл. Отец у него на фронте погиб, а он письмо в Суворовское училище написал, что хочет посвятить свою жизнь армии. Такой вот человек. И как я рад и благодарен судьбе, что мой сын оказался личным водителем такого человека!
Вторая встреча 1 июня
Буйлов: Мария Васильевна, сколько со мной живёт, столько меня и не понимает, она со мной даже выходила на тропу войны – бесполезно. Я понимаю, что моё сравнение некорректно, но я ей так говорю: «Ты в церковь ходишь – я тебе не мешаю, и ты мне не мешай». Она мне отвечает, что церковь – это не хобби. А рыбалка, получается, хобби? Ну, значит, это моё хобби. Хотя, я бы так не сказал… Это, скорее, память детства. Мы ж дети войны, я уже говорил. Я родился в междуречьях Хопра и Сердобы. Все мы – ребятишки той поры – были голоштанники. Помню, как только наступает чуть-чуть весна – мы с удочкам на Сердобу, на Хопёр. У нас один конец села упирается в Хопёр, другой в Сердобу, и они сливаются. Место слияния называется Спорное. Очень красивое место. И удочки, удочки, удочки. После войны по селу ездили «шаболятники», они продавали крючки, поплавочки и др. Там на этой «должности», в основном, работали татары. Мы их знали в лицо, один из них был очень добрый человек. Кто-то несёт шаболы: кости, макулатуру, яйцо, за которое давали самую высокую оплату. Уж если принёс яйцо, то крючок будешь сам выбирать.
А у меня отец в войну на фронте воевал, а мать шила. Она вначале была плотником, работала бригадиром плотников, а потом её прямо в селе посадили шить солдатам рукавицы, телогрейки, брюки. Вот захожу я к ним, это поповский дом, стоят машинки, и человек 8 женщин шьют для фронта. Строчат эти машинки, а они поют. Целый день поют, понимаете? И вот однажды меня одна тётя Маруся говорит: «Отойди, Вовка, не мешай». А я, видно, не послушался и не отошел. Она и говорит тогда: «Знаешь, дурак ты, и уши холодные!» Мне так обидно стало, я пошёл за печь и начал греть уши, представляете? Я погрел одно ухо, погрел другое. «Тёть Марусь, ну теперь посмотрите, теперь-то тёплые уши?» Да, так это было.
Прошли годы, и если бы меня секретарь райкома увидел с удочкой на Хопре, то меня сразу бы исключили из партии, за одну только удочку, поэтому в руки удочку я не брал 50 лет, даже забыл о ней думать. После операции на сердце в Бакулевском институте, когда меня провожал хирург, он сказал: «Знаете, Владимир Фёдорович, Вы уже в возрасте, – а мне 65 лет было, – Вы займитесь чем-нибудь, кроме работы, чем-нибудь увлекитесь». Я приехал, а мне нужен был один приятель, жена говорит, он на рыбалке на пруду. Я к нему поехал и удочку с собой прихватил. Теперь у меня их, я уже и сам не знаю, сколько.
Учеба в школе у нас обязательно перемежалась с работой в колхозе. Это – святое дело. Вот отвозим зерно от комбайна, комбайн прицепной, при намолоте зерна не хватает лошадей для его доставки на ток, комбайнёр не ждёт, а высыпает зерно прямо на землю. И тогда приходилось вооружаться совком и веником. А как иначе? Зерно из стерни надо выбрать всё.
Крылов: Не выберешь.
Буйлов: Он его ссыпал и всё, и, поди, выбери. А бригадир-то, идиотством, так сказать, баловался. Мне достался жеребец выбракованный, старый; все ребята успевают, а я нет. Я еду и плачу, ничего не могу с ним сделать, с этим жеребцом. Вот бестарка, насыпанная овсом, я лежу на этой бестарке, те уже разгрузились, назад скачут, им точно сейчас насыпят из бункера, а мне опять выбирать вручную. И я плачу. И надо же, пришла мне в голову мысль. Конь – паразит – все пешком идёт, а я взял и ему под задницу овса кинул. Как он подхватился, овёс прилип к хвосту, он хвостом-то машет, ему щекотно, он так скачет, что я его остановить не могу. И меня потом до конца лета всё спрашивали, как же он так у меня побежал? Вообще, гужевой транспорт был тогда одним из основных. Спиртзавод топили торфом, там было 200 подвод, состоящих из лошадей и из волов. А где же найти 200 баб? Находятся, например, не 200, а 100, и тогда одну лошадь нагружают торфом, потом привязывают за другую лошадь, и вот идёт одна баба, у неё две повозки. Конюх у нас был Иван Каспарович Фалевич, у них было пятеро детей, два парня, они уже умерли, один стал офицером Советской армии, Володя Фалевич, мы с ним друзья были, вместе учились.
В 1956 году я получил аттестат об окончании школы и поступил в Пензенский сельхозинститут. О мотивах поступления на факультет животноводства я уже рассказывал. В моей группе было два подводника (сказывалось хрущевское сокращение армии), они отслужили уже по пять лет, более того, после службы на флоте они ещё года по 3–4 отработали где-то в колхозе, а мы-то десятиклассники желторотые. Им предоставили льготы на практику, ну, представьте себе, заставить моряка-подводника, вчера на подводной лодке был, а сегодня ему говорят: у коровы четыре титьки, а теперь садись под эту корову и начинай доить, доить надо так. А они, подводники, не мне Вам говорить, они ж здоровые, как пеньки, руководство колхоза, куда нас направили, сразу их замечало, а директору совхоза с ними было хорошо. Например, пришёл вагон с цементом, да ещё ночью, а за разгрузку директора «брили» будь здоров, пришёл вагон, счетчик начинает отсчитывать, это единственное место, где счётчик считал очень здорово: на железной дороге, больше, по-моему, нигде.
А мы в поповском доме живём, нас поднять ночью нет проблем, вот час ночи: «Ребята, кто разгружать вагон? Пришёл вагон с цементом». Цемент поступал россыпью. За разгрузку вагона платили 80 рублей. Это жуткая вещь – вагон цемента разгрузить, но 80 рублей.
Крылов: А россыпью это как, по желобам?
Буйлов: Зачем? Вёдрами вытаскивали и всё, в тракторную тележку высыпай и повёз. Это ужас! В лучшем случае, дадут нам марлю – рожу завязать, чтобы пыль не вдыхать. Но, по крайней мере, эта работа оплачивалась. Так у меня впервые, кроме стипендии, появились деньги. Это было в Пачелме.
Крылов: Много Вы заработали?
Буйлов: Я не помню точно, но помню, что хотел их все отдать маме. А приятели мои говорят, что зарплату надо «обмыть». И вот я все думал, как же мне отмотаться? Этот гадюшник, где они обмывать собирались, назывался ресторан «Парус». Это в Пачелме. Как вспомнишь, какая грязь там была – не приведи Господи! Советский общепит, это, вообще, было какое-то безобразие. Мы, может, этой темы позже коснемся.
Я ночью не спал. Как же мне сделать так, чтобы и приятелей не обидеть, и в этом гадюшнике все деньги не оставить. И в бригаде надо быть. В следующий раз вытащат из бригады. И ничего не скажешь, они просто тебя не возьмут. Повторяю, они не склонны были к выпивке, нет, какие они пьяницы-то? Ну, с флота вчера пришли ребята. К тому же, здоровенные. Ну, вот пойдём в ресторан.
Я уж не буду вспоминать, как выкрутился, но выкрутился. То есть, сидел за столом. А староста говорит: «Все пили, а Володька не пил. Давайте так, мы с него за гуляш возьмём, а за водку не будем». Слава Господи, выход найден. И я на эти деньги купил часы «Победа» и рубашку.
Однажды мне мой родитель задаёт вопрос: «Володь, ты мне скажи, чем отличаются попы от коммунистов?» Я говорю: «Пап, ну, как чем? – А я уж был классе в 8, наверное. – Попы это мироеды, они обирают народ, мама рассказывала, на пасху, моя бабушка, в сарай пошла, а там яйца, два ведра, крашеные, высыпали свиньям. Куда их девать? Они протухнут, холодильника не было. А коммунисты, – говорю, – за счастье борются, они стараются». А он говорит: «А вот и нет». «А какая, пап, разница?»
И, так уж повелось, если я ему не задам вопрос и молчу, он потом спрашивает, это его стиль был воспитания: «А ты чего ж меня не спрашиваешь ответ то?» Я говорю: «Да знаешь, папа, то да это…» А он и говорит: «Нет, подожди, если ты ответа не знаешь и меня не спрашиваешь, это означает, что ты не знаешь и знать не хочешь».
Крылов: Да, это он правильно говорил.
Буйлов: Ну вот он, отец-то, мне и разъясняет: «Понимаешь,
попы говорят, что вы, православные, здесь вкалывайте, работайте, и чем больше,
тем лучше. Никого не обижайте, не воруйте, и, главное, работайте, работайте,
работайте. В церковь ходите, конечно, в церковь несите, это понятно, с пустыми
руками в церковь не пойдёшь, её надо содержать. В общем, на этом свете
вкалывайте,
а на том свете вам будет рай».
Крылов: Зачтётся.
Буйлов: Да. «А коммунисты, – продолжает отец, – говорят, вы здесь вкалывайте, ни на какой рай не надеясь, поскольку это все поповские выдумки. На субботники ходите, воскресники, трудитесь ударно – и придет тогда светлое будущее. Так вот, и те и другие врут. Потому что и то, и то – идеология».
Потом я его спрашиваю: «Пап, а когда же хорошо жили?» «Сынок, – отвечает он, – при НЭПе. И откуда всё только появилось? И не было бездельников, хочешь жить – работай. Тебе все двери открыты, как говорится, делай, что хочешь, дом делай, срубы руби, колодец руби, сани делай, хлеб расти, всё делай. Делаешь – живёшь. Не делаешь – пеняй сам на себя». И вот он мне рассказывал интересный эпизод. У них была лавка, там дядя Гриша был хозяин, а их три брата, так сказать клан Буйловых – очень порядочный, все были трезвенники и были супермастера по железу.
Крылов: То есть, вообще, не пили?
Буйлов: Пили, только вот так. Мне сестра рассказывала, что моя бабушка по отцу говорила людям: «Вот ведь какие Вы, несправедливые, бабы, говорите, что у меня Андрей не пьёт. Как же не пьёт, когда он каждое Рождество «четвёрочку берёт?»
Крылов: Раз в год. Ну, четвёрка – это
Буйлов: Вот так и пили. А тут они зашли к дяде Грише – папа мне рассказывал – по «соточке» выпить за сделанную работу. Дядя Гриша наливает им по «стопочке», а они ему, мол, и себе налейте, вместе с нами. Дядя Гриша посмотрел на них и говорит: «О, Буйловы ребята пришли, с Буйловыми – с удовольствием!» И наливает себе «стопочку». Выпили, рассчитываемся, он вынимает кошелёчек и подсчитывает деньги в своей лавке за выпитое им же! И тогда я его спросил: «Дядя Гриш, а Вы зачем же рассчитываетесь за свою же водку-то? Это же Ваше всё». Он: «Для учёту, Федь, для учёту. Учёту не будет, всё пролетит». И вот, когда я уже изучал в институте политэкономию, рыночные отношения, отец меня как-то и спрашивает: «Ну и зачем его сломали, этот НЭП?»
Или вот ещё эпизод. Я уже взрослый, работал, приехал к мамке, лежу и слышу на кухне обнимаются, крик, радость, слёзы. Мама: «Катя, Катя, лет 50 не виделись!» Оказывается, это двоюродная сестра моей мамы, их выселили в Караганду, как кулаков, из соседней деревни. Я однажды тётю Катю спрашиваю: «Тётя Кать, расскажите, пожалуйста, как же это так, Вам же Сталина если сейчас дать, Вы же его растерзали бы?» Она: «Володь, ты о чём говоришь-то? Это же умный человек, он правильно всё сделал». «Как так, тётя Кать, правильно?!? Вы же сами рассказывали, что из пятерых у вас трое умерли».
Она рассказывает: «Привезли нас в Караганду, сказали, давайте сейчас в этих шалашиках поживите, а потом мы привезём сюда домики и вы будете жить в них. Наступает зима, а домиков-то нет. Ройте землянки, говорят. И мы рыли землянки в землянках жили. Мы строили шахты, строили город всю жизнь. Потому что так было надо». И говорит моей матери: «Мань, а вот когда Вовка в институт поступил, мы все в Караганде собрались по этому поводу. Мы получили письмо, что Вовка у тебя поступил в институт, а мы его и не видели никогда, Вовку-то, но знаем, что он существует, и что он в нашем роду первый, кто поступил в институт. И вот мы вечером собрались и это дело обмыли как следует.
Я опять со своим вопросом, уж больно понять хотелось: «Теть Кать, значит, Вы на Сталина зла не держите совсем?» Она отвечает: «Нет, Володь, нет. Пойми, он же не мог шелупонь всякую собрать Караганду строить. Понимаешь? Он здоровых мужиков взял, нас, здоровых, умных, а всю шелупонь и пьянь в колхозах оставил».
Да, многое я тогда понял. Сталин создал безденежную систему. Вот, может, потому-то евреи и побежали в Израиль. Для того чтобы взять власть в свои руки, надо взять в руки деньги, и прессу. И они поняли, что здесь деньги в руки не возьмёшь, их нет, т.е., они вроде бы есть, но их нет, система безденежная, миллиарды никак не заработать. Ну, 80 рублей, ну 120, но не миллиарды никак. А тогда, чего же тут попу драть бестолку-то? Они и побежали. А сейчас, по-моему, обратный процесс пошёл.
Крылов: Да, в этом смысле, таких возможностей, как в сегодняшней России, нет ни в одной стране мира.
Буйлов: Так вот, начал я работать главным зоотехником, тут выходит Постановление Хрущёва о том, что крестьянину домашнее хозяйство не нужно. Он наяривает в колхозе, а потом приходит домой и дома наяривает. Зачем же издеваться над людьми? Надо у них изъять коров, освободить от домашнего хозяйства. Открыть ларьки, там они всё необходимое и купят.
И началось обрезание огородов. А в 150-
И вот главному зоотехнику дали совершить обход по улице, в Куракине она называется «Мёртвой», по ней покойников возят в церковь-из церкви, потому так и прозвали, а так она Октябрьская, по-моему. И вот мне дали улицу. А я ведь в дело освобождения крестьянина от работы на дому искренне верил. В заботу хрущевскую верил. Прихожу к дяде Грише, а он без ноги, нога деревянная, и говорю: «Дядя Гриш, – а ребятишки в это время на полу играют – корову надо в совхоз сдать». А он отвечает: «Пойдем, Володь, выйдем. Вот ты говоришь – отдай корову в совхоз. Я с одной ногой, а у меня куча детей, я их чем кормить буду?» Я ему: «Вы же слышали, Хрущёв говорит, надо молоко продавать». «Вот вначале начните продавать, а когда я пойму, что купить легче, чем с одной ногой хозяйство вести, тогда и говорить не о чем будет. Только заметь себе, что мужик – он всегда правильно рассуждает, в отличие от твоего Хрущева.
Теперь расскажу про маяки. Хрущёв приехал из Америки, а его
зять, Аджубей, главный редактор газеты «Известия» написал и распространил идею
про маяки. Давайте, мол, чтобы в каждом районе, в каждой области были бы свои
маяки: по птицеводству, по овцеводству, по производству зерна, по производству
кукурузы, по производству мяса на душу населения. Начал нам мозги морочить. И
так, даже в детском саду дети знали – чтобы хорошо жить с папой и мамой, надо
произвести в стране тонну зерна на человека и тогда будет масло, тогда будет
всё. И яйца будут, и колбаса будет. Я цифры уже подзабыл, но молока, по-моему,
Собирают райком, я на этом райкоме, на активе. Первый секретарь райкома Пётр Григорьевич Рындин говорит: «Так, вот мы тут посоветовались в райкоме, долго советовались, ездили, говорили с народом, давайте, вот, по отъёму поросят от свиноматки (есть такой показатель), давайте маяк у нас будет совхоз «Ленина», бригадир у нас Буйлов, кажется, студент, здесь он? Вот маяком и будешь! По кукурузе давайте так, мы долго думали, давайте маяк, где мы отработаем технологию, покажем людям, что это за культура, у нас к ней такое отношение непонятное, люди не понимают, люди смеются, а вот Хрущёв в Америке был, всё животноводство держится на кукурузе. Давайте мы сделаем маяк по кукурузе в совхозе «Надеждинский» – Любу Перегудову. Теперь по птицеводству, мы долго думали, и вот у нас есть птичница в совхозе «Ленина» Марина Ждунова».
Со Ждуновой дело так было. Маяков этих как искали? Чтоб внешне не страшный был, ведь выступать придется, то да се, чтоб стыдно потом не было. Вот в совхоз Ленина приехали, спрашивают – кто у вас маяком может быть? Есть девушка какая-нибудь, посимпатичней, главное, чтоб не рябая, не дай Бог. Да вот есть такая, Марина Ждунова. Кандидатура подходящая: сама птичница, муж зоотехник, и из себя, вроде бы, ничего – не кривая, не рябая. Ну и прекрасно, пусть она маяком и будет!
Тут начинается уборка кукурузы, Хрущёв говорит: «Давайте на примере наших маяков покажем, как надо работать. Дадим им технику, удобрения, науку будем у них внедрять. А от этих маяков и свет будет распространяться». Логично?
Крылов: Абсолютно.
Буйлов: А как же? Я аж рот разинул, готов уже сам быть маяком. А уже и в Пензе об этих маяках вовсю заговорили. В стране произошло сокращение вооружённых сил, и все сокращенные офицеры, по логике Хрущева, должны были ринуться в сельское хозяйство. Вот, говорит, смотрите, какой у нас народ, какие офицеры! Куда они пошли после сокращения? Все, как один, рванули свиней откармливать! Вот, говорит, был у меня на приёме майор Лукашин, так этот майор собирается в год откормить тысячу свиней и сдать их на мясокомбинат по высшей упитанности, 90%! Да что тысячу, продолжает Хрущев, тут мне уже сообщают, что некий бывший военнослужащий Чиж берет обязательство откормить и сдать 2 тысячи свиней! Майор Лукашин берёт тысячу, а Чиж берет две тысячи. И зал встаёт, и весь как один аплодирует этакой дури.
Приходит уборка. А у Любы Перегудовой ничего нет. Кукуруза засохла, удобрений нет, никто не знает, что с ней делать, и нас всех собирают уже в соседний совхоз. Секретарь парткома собирает всех, и, в том числе, школу и, откуда я не знаю, привезли плетёные корзинки и повесили нам на шею. И мы в декабре пошли ломать эту кукурузу. Снег, мы по снегу идём, ломаем и в кошелку складываем кукурузные початки. Идёт человек 500. Я несу свою кошелку, вот трактор, тележка и Люда Перегудова впереди. Она же маяк. И в начале уже следующего года на подведении итогов первый секретарь говорит: «Посмотрите, насколько права у нас партия, вот насколько мудр Хрущёв, вот стоило только организовать маяк…» А у Любы Перегудовой всего 90 центнеров зерна с гектара. И все, кто сидит в зале, они же все в декабре ломали кукурузу, но все молчат. Да никого это и не удивило.
«А вот у нас молодой, Буйлов? Где он?» «Да, я здесь». «Так вот, свинарка Воронова Антонина обязалась отнять 100 поросят, а отняла – 150! Берите пример!»
А эта Тоня Воронова, ей лет 40 тогда было, незамужняя, бездетная – так вот, она поставила в свинарнике две койки: себе и матери, и они вдвоём, в прямом смысле слова, жили в свинарнике, потому что шел опорос. Она набрала, например, 20 свиноматок, а за ними за всеми надо следить день и ночь. Не уследишь – ляжет свиноматка, всех поросят подавит.
«Давайте теперь опыт Любы Перегудовой распространять по кукурузе, – продолжает первый секретарь. – А в «Ленина» ещё у нас маяк Ждунова Марина, смотрите, у неё яйценоскость – 280 яиц».
А кто кур-то считал у неё? У меня 3000 кур, а я отчитываюсь 500 штук. Не получится у тебя 280 яиц, сократи, оставь 200. Но самое интересное впереди, У меня в совхозе лозунг был такой: «Выполнить план – закон, перевыполнить – честь». А у купцов в России при царе был лозунг, я читал Морозова, Ребушинского, Строганова, Мамонтова:
«Прибыль для меня дорога, а честь дороже».
У Саввы Морозова было 7 ткацких фабрик. 3 из них были записаны на мать, а 2 на него. И вот он такие условия рабочим сделал, что соседние предприниматели пришли к матери и говорят: «Поговори с ним, что же он делает, он же нас по миру пустит: лучшие столовые, построил, детсадик, на европейском каком-то форуме получил золотую медаль за лучшее создание условий для рабочих».
Нас этому учили?
Крылов: Нет, конечно.
Буйлов: Нет. Вот почему я и люблю смотреть «Собачье сердце» – там я. «Собачье сердце» – это я. Вот это – «Зинка!!!» и за задницу её хвать. Да хлопну ещё. Это я.
И вот тема про мясо. Откормили в совхозе 50 голов, мне бригадир говорит, эти 50 голов уже откормлены, давай сдавать, я созваниваюсь с Мясокомбинатом, везу туда свиней, определяю упитанность, я их взвесил, как должно быть, в совхозе, привёз на Мясокомбинат, там взвесил, они смотрят, нет ли там чего, мне засчитывают мясо, дают государственного образца защищённую зачётную квитанцию и в бухгалтерию «ложат». Прошёл месяц, мне говорит бригадир, у нас уже 5 бычков подошли, давайте сдадим эти 5 бычков в счёт плана мяса. Логично, да? Я беру этих 5 бычков, связываюсь с Мясокомбинатом, они, например, говорят, давай, через день привози. Я через день везу этих бычков, взвесили, мне дают квитанцию, правильно, да?
А вот есть ещё одна операция: у меня в совхозе подросли тёлки, 100 голов, на мясо их жалко сдавать, их надо продать для размножения, а я их беру и на мясо. Партия это заметила и сказала: «Вот Буйлов дурак!» А как же быть с Буйловым, ему не нужны тёлки. И ЦК, родная партия наша, решает: а мы, давайте, так сделаем, пусть тех тёлок он продаст совхозу соседнему, а мы Буйлову засчитаем их продажу, как реализацию мяса и будем этим стимулировать Буйлова в совхозе «Ленина», чтобы он их под нож не пускал. Пусть он их продаст в совхоз «Надеждинский». И тогда я подготовил 50 тёлок и директору говорю: «Константин Андреевич, у вас никто тёлок не просит?» «Просят, я был на совещании, совхоз «Кирова» просит 50 тёлок. Они случные?» Я говорю: «Да, они случного возраста, их надо случать». «А какой вес? А сколько у нас для плана мяса?» Я говорю: «Вот сейчас мы эти 50 голов продадим, нам государство засчитает, как-будто, мы сдали их на мясо».
… Идёт пленум ЦК КПСС в Рязани, на пленуме выступает первый секретарь Рязанского обкома партии и говорит: «Товарищи члены ЦК, товарищи участники пленума, мы посчитали в Рязанской области, что на следующий год сможем дать два плана мяса». Хрущёв на него смотрит и говорит: «А Вы не ошибаетесь? Вы не опозоритесь перед советским народом? (Это все разыграно)». «Никита Сергеевич, мы всё посчитали».
Никита Сергеевич говорит: «Вот видите, какие первые секретари нужны. Вот, кто его заставлял? А он коммунист, он иначе жить не может. Вот давайте ему поаплодируем, завтра он сдаёт два плана мяса. Приходит завтра и он сдаёт два плана мяса. Есть документ, проверяйте. После этого он говорит: «Никита Сергеевич, мы три плана мяса сдадим». «А Вы посчитали, Вы не опозоритесь?» «В прошлый раз я Вам обещал сдать, мы пятилетку, Никита Сергеевич, за три года закроем по мясу». Никита Сергеевич говорит: -«О, если мы будем так работать, то не будем знать, куда мясо девать. Ну что, товарищи, члены пленума, поаплодируем!» Гром оваций. На следующий год этот первый секретарь застрелился. Он коров зарезал, тёлок зарезал, он всё зарезал.
И мы опять переносимся в совхоз «Ленина». Я кое-чего не зарезал, а план сделал. Как? А так, вышло Постановление, и чтобы сохранить маточное поголовье, нам, руководителям, предоставили право племенных тёлок не на мясокомбинат сдавать, а отдавать в соседний район, и это засчитывалось, как мясо. Как всегда, план трещит. Собирается бюро обкома партии, первый секретарь Бутусов говорит: «Товарищи, у нас не хватает 3 тысячи тонн мяса для плана, мы посовещались и решили так: Сердобскому району столько тонн мяса сдать, этому столько, этому столько, а остаётся-то уже один месяц, уже декабрь, а мяса нет, нечего сдавать. Давайте составим список уполномоченных представителей: Чернецов – Сердобский район, этот – такой район и т.д. Всем представителям выехать сегодня ночью, найдите и разбудите первого секретаря райкома и передайте нашу озабоченность. И Виктор Григорьевич Чернецов в 12 часов ночи стучит первому секретарю: «Виктор Трофимович, утром надо собирать бюро, надо делать план по мясу. Рязанская область, видите, сделала уже два плана. А мы? Мы план не тянем. Товарищ Бутусов (1-й секретарь Пензенского обкома ВКП(б) - КПСС /1952–1961/) очень озабочен».
Тот штанишки одевает, начинает обзванивать всех ночью, утром собираемся, расписываем. Вот совхоз «Борьба», вот я – совхоз «Ленина». Вот инспектор заготовок спрашивает: «Борьба», сколько не тянешь мяса?» «Борьба» отвечает: «50 тонн». «Это, примерно, 100 голов?» «Да». «Выписывай квитанцию Буйлову, что ты ему продал тёлок». Он сидит, выписывает квитанцию. «Напишите августом». Дальше очередь совхоза «Надеждинский»: «Кухальский, сколько не тянешь?» «30 тонн никак не найду, – отвечает директор, – хоть коров режь». «Ну да, коров режь, а дальше что будем делать, ты что, дурак, что-ли? Ты вот этих тёлок, что купил, ты в августе их купил? В августе. Давай сентябрём продай их Буйлову». А тёлок нет. Я беру, заполняю квитанцию, передаю Кухальскому. «Кухальский, ты закрываешь план?» «Закрываю, ещё два быка сдам и закрываю». Дальше «Большевик»: «Сколько не тянете?» А «Большевик»: «Мы тянем, план делаем». Блинов Вадим Александрович, умница был. «Вы план делаете? Замечательно. Так давайте сверх плана!» «А чего это нам стараться? У нас ещё 1 квартал будет, мы тоже план-то приварили, мы не будем». «Ну дайте 100 тонн, помогите, сдайте, у Вас же есть мясо». «Быки у меня есть, но они пойдут 1 кварталом». «Ну ладно, когда-нибудь будет вам тяжело, придёте к нам. Давайте, хоть, по квитанции примем». «Ну, по квитанции давайте, раз все делают, и я сделаю».
И по кругу прогнали этих несуществующих тёлок, и план сделали. Всё, никаких проблем.
И вот кто-то настрочил по этому случаю жалобу в ЦК. Из ЦК, как водится, жалобу спускают в обком. Начинают разбираться, правда ли совхоз «Ленина» такими махинациями занимается? Проверили: нет, не правда, совхоз «Ленина» этим безобразием не занимался. Это врут. Жалоба вторая, жалоба третья, жалоба на область, жалоба на Бутусова, в области не все ж дураки, а это же по всей области. Что делать? Надо принимать меры. ЦК требует принятия мер. Бутусов собирает бюро обкома, надо наказывать виновных, на которых жалоб-то. Это как сейчас, знаете, у нас на выборах – наврали немножко, допустим, в Пензенском районе. Да, признают, там, действительно, слегка поднаврали, но итог-то не меняется. Вот что главное! Ну, будет не 70%, а 69,9%, ну и что?
Короче, надо срочно принимать меры. И первого секретаря Сердобского райкома решили сделать козлом отпущения. Правда, надо было хотя бы два ответственных лица из партии исключить, чтоб перед ЦК отчитаться. И вот первого секретаря Сердобского райкома притащили на бюро обкома. Первый секретарь обкома Бутусов его стыдить начал – как же, мол, он до такой жизни дошел, приписками занимается? А тот мялся-мялся, да возьми и скажи, что все же заранее было оговорено и согласовано, в том числе, и с первым секретарем обкома. Тогда Бутусов говорит: «У-у-у, товарищи члены бюро, он у нас ещё не зрелый коммунист. Поэтому предлагаю исключить его из партии и снять с работы».
Вот так у нас делали план по мясу. А был ещё план по шерсти.
Продолжение следует.