Елена Витальева

Его отец был известным в Пензе врачом, из семьи, объединившей две знатные династии купцов-промышленников; мать – танцовщица, ученица Айседоры Дункан, дочь статского советника; а бабушка по отцу принадлежала к известному дворянскому роду.

Фотографии из семейного архива Барсуковых, кроме указанных отдельно

Олег Александрович и Инга Викторовна Барсуковы, 2017 год.

Выпал мне в жизни счастливый случай стать соседкой по подмосковной даче с дружной, интеллигентной супружеской парой: степенным, высоким, худощавым, чуть сутуловатым пожилым мужчиной с палочкой и его подвижной хозяюшкой – женой. Познакомившись с ними поближе, я узнала, что соседу пошёл 93-й год, а молодой его жене только 72-й.

Но каково было моё удивление, когда, после недолгих «дачных любезностей» с ними – обменом подарками в виде цветочной рассады и взаимопомощи в огородном деле, я узнала, что рядом со мной легенда нашей страны и мировой науки, доктор физико-математических наук, профессор Олег Александрович Барсуков.

Этот человек вызвал у меня восхищение с самого начала нашего знакомства, когда жена его, Инга Викторовна, пригласила зайти в их дачный дом. С дивана навстречу мне, незнакомой гостье, быстро поднялся во весь свой высокий рост мужчина, внимательно всматриваясь в меня и приветливо улыбаясь. Несмотря на то, что в силу возраста стоять ему было явно тяжеловато, он снова присел на диван лишь после того, как я комфортно уселась за большим семейным столом. О-о! Да тут никак аристократические корни – мелькнуло в моей голове и, как оказалось в дальнейшем, впечатление не было обманчивым.

Пока руки хозяйки, быстро мелькая, расставляли на столе многочисленные вазочки, блюдечки и чашечки, Олег Александрович неспешно начал рассказ о своей жизни:

– Мой отец был известным врачом в Пензе, из семьи, объединившей две знатные династии купцов-промышленников Барсуковых и Карповых; мать – танцовщица, ученица Айседоры Дункан, дочь статского советника; а бабушка по отцу принадлежала к дворянскому роду Воронцовых.

Я родился в 1926 году в доме № 69 на главной улице Пензы – Московской. Уцелевшая часть строения в городе до сих пор называется домом Барсуковых. Изначально это была классическая усадьба с садом, конюшней и многочисленными служебными помещениями.

Отец, Александр Сергеевич, спасал солдатские жизни ещё во время Первой Мировой войны, а в годы Гражданской руководил полевыми госпиталями в Крыму и Сибири. Домой вернулся после тяжёлого ранения и жил с искусственным дыхательным горлом, за что его пензяки называли: «доктор-серебряное горлышко».

Благодаря боевым и трудовым заслугам отца, «швондеры» не выгнали нашу семью из родового гнезда, а лишь уплотнили, разделив просторные комнаты перегородками и заселив их пролетариатом, – продолжал мой собеседник. – Но даже оставшаяся часть дома была довольно велика, составляла более тысячи квадратных метров. Часть помещений использовалась под жильё семьи, прислуги (с дореволюционного времени у нас продолжали служить кухарка, немка-гувернантка и кучер), а часть была отведена под медицинское учреждение, в котором отец лечил и оперировал пензенских женщин. В конце 30-х годов отец организовал первый в городе родильный дом, тогда же семья из-за непомерно высокой платы за отопление сменила «родовое гнездо» на более скромное.

Профессор аккуратно приподнял сервизную чашку с чаем над блюдцем и задумался.

– Выходит, Олег Александрович, Вы получили воспитание в семье уже советского врача, но по старым традициям русской интеллигенции? – спросила я.

– Да… верно, – ещё глубже уходя в воспоминания, ответил он, –  мы с сестрой Златой и братом Киром росли в ощущении любви и заботы, но одновременно в атмосфере постоянной деятельности и творческой активности со стороны всех домочадцев. Дети помогали по хозяйству, за каждым из нас были закреплены определенные обязанности. Занимались мы, помимо школьных уроков, музыкой, в свободное время любили бывать на природе. Педантичная гувернантка Бетси Васильевна (кто-то в шутку дал немке это русское отчество, которое прочно вошло в обиход) учила нас хорошим манерам. Разговаривала она с нами только на немецком, совершенное знание которого в дальнейшем и определило мой жизненный путь учёного-ядерщика. Кроме немецкого, знали мы и французский язык. Его преподавала нам русская аристократка Елизавета Николаевна Бибикова, урождённая Арапова, внучка Натальи Гончаровой и её второго супруга Петра Ланского. После конфискации большевиками родового поместья Араповых в с. Андреевка, Елизавета Николаевна жила одна на средства от частных уроков. Мы всегда радовались её приходу, особенно любили слушать за большим обеденным столом её истории о какой-то далекой сказочной жизни с балами и путешествиями.

П.В. Карпова

Семья Барсуковых, 1930 г. 
Слева направо: сестра Злата, отец – Александр Сергеевич, Олег,
мать – Вера Александровна (урожденная Введенская),
бабушка – Александра Андреевна (урожденная Карпова)

Прислуга наша, несмотря на царящую вокруг свободу, от хозяев уходить не спешила. В доме семьи врача у них была надёжная крыша над головой, горячая еда, уважительное отношение. Нередко в дом наведывалась команда короткостриженых женщин в красных косынках, – продолжал вспоминать Олег Александрович, – они стыдили кухарку-мокшанку и агитировали её начать самостоятельную активную жизнь в рядах рабочих и крестьян. Но та упорно сохраняла преданность нашей семье. Кухарка Анна Ивановна сохранилась в моей памяти как добрейшая женщина, искренне нас любившая и нередко баловавшая запретными «перекусами» – румяными пирожками из русской печи. Печь в нашем доме никогда не остывала, даже во времена страшного голода 33-го года – родители подкармливали, чем могли, голодающих, просивших подаяние «Христа ради».

Жуткие картины с мёртвыми людьми на заснеженных улицах Пензы, которые довелось увидеть в детстве, до сих пор вызывают слезы. А я много уже чего повидал!

Александр Сергеевич Барсуков с сотрудниками первого роддома (крайний справа)

Толпа женщин на ул. Кирова в день похорон Александра Сергеевича,
гроб до самой могилы несли на руках

В Пензе тех лет постоянно слышались взрывы: новый строй добивал отживший, старый, символом которого оставались богатые усадьбы и храмы. Наша семья была религиозной, поэтому каждый такой взрыв отзывался в душе каждого из нас сильной болью. Для меня особенно кощунственными были уроки атеизма, которые я вынужден был посещать, будучи школьником. Уроки проводились в уже разграбленной тогда Никольской церкви, где, как я знал, венчались мои родители. В конце 30-х годов в стенах бывшего храма расположился антирелигиозный музей.

Однажды, – продолжал вспоминать Олег Александрович, –  моё внимание привлекли два трактора, стоящие возле Кафедрального собора. Я, увлекающийся, как многие мальчишки, всевозможной техникой, весело подбежал посмотреть на них. Но вдруг тракторы надрывно заревели, и у меня по спине пробежал холодок: я заметил струны металлических тросов, которые тянулись к технике откуда-то с самого верха белой стены. Ещё пара минут, и стена рухнула, оставив после себя огромное густое облако серой пыли. Я стоял, не двигаясь, совершенно ошеломлённый происходящим и словно ожидал того, что произойдёт чудо: пыль рассеется, и я снова увижу собор с высокой колокольней и искрящимся под лучами солнца золотым куполом… Последние слова Олег Александрович уже говорил совсем тихо, и на лице появилось выражение усталости. Передо мной осталась стоять чашка нетронутого холодного чая и надкушенная конфета.

***

Продолжение жизненной истории Олега Александровича я услышала спустя несколько дней. После нашего с Ингой Викторовной очередного удачного похода за грибами в ближайший лес мы снова собрались втроем за дачным столом, центром которого на сей раз были жареные грибы с картошкой.

В тот вечер воспоминания этого замечательного человека относились к годам его научной деятельности.

Сегодня перестало быть секретом, что первая советская атомная бомба (РДС-1) была до мельчайших деталей скопирована с американской плутониевой, которая позже была сброшена на Нагасаки. «Ксероксами» этой бомбы работали наши разведчики, ряд учёных из Германии и США, понимающих, что если не будет ядерного паритета двух стран США и СССР, то гибель Мира не за горами. Поэтому не удивительно, что возглавлять этот ответственный атомный проект, напрямую зависящий от достоверности разведывательных данных, И.В. Сталин поручил Л.П. Берии. Ведь именно под его руководством в 1939–1940 годах была создана мощная агентурная сеть советской внешней разведки в Европе и США.

В целях подготовки специалистов для осуществления военных и атомных программ Советского Союза в военное время был учреждён Московский механический институт боеприпасов (в настоящее время – Национальный исследовательский ядерный университет «МИФИ»). Вот этот институт, одновременно со специальными курсами повышения квалификации по немецкому языку, и окончил в возрасте 23 лет будущий учёный-ядерщик Олег Александрович Барсуков.

В 1949 году он становится членом коллектива закрытой лаборатории «В» Академии Наук СССР в Подмосковье, который, перенимая опыт у немецких специалистов, занимался сверхсекретным «Урановым проектом». Позже этот закрытый городок в Подмосковье получит название Обнинск. Как известно, работа над объектом особой важности закончилась триумфом: США потеряли статус единственного государства с атомным оружием, что в дальнейшем заставляло руководство этой страны продумывать каждый свой шаг в холодной войне с СССР. А за нашей страной закрепился статус сверхдержавы.

После такого успешного творческого старта О.А. Барсукова ждала напряжённая работа на ускорителе заряженных частиц, в области медицинской радиологии, ядерной геофизики; трудная, но очень интересная жизнь советского учёного.

Олег Александрович Барсуков, 1951 г.

– Моими соратниками были такие легендарные личности, как исследователь в области радиационной генетики Тимофеев-Ресовский, чья биография была положена в основу документального романа Даниила Гранина «Зубр» и учёный-генетик Жорес Медведев, с нескрываемой гордостью сказал Олег Александрович. – А сам я особо горжусь многолетней работой в области разработки радиационно-безопасных маршрутов для авиаперелетов.

Начиналась эта деятельность в 60-е годы: мы прокладывали безопасные трассы для сверхзвуковых (со скоростью в 2 раза больше скорости звука) и даже гиперзвуковых (со скоростью в 5 раз больше скорости звука) самолётов. Дело в том, – поясняет Олег Александрович, – что эти самолёты летают на высоте, где атмосфера сильно разрежена, уровень космического излучения увеличивается. Ведь нас, земных жителей, от смертоносного космического излучения защищает воздух. Вот и приходилось рассчитывать наиболее безопасные пути, где радиационный фон поменьше. Для контроля безопасности необходимо было и самому принимать участие в полётах. Для этого приходилось постоянно держать себя в хорошей спортивной форме, тренироваться как перед полетом в космос и даже приучать себя к перегрузкам на центрифуге. Но наградой за все эти трудности на земле служила, ни с чем не сравнимая красота фиолетово-чёрного звёздного неба в лучах ослепительно яркого Солнца, которая вдруг открывалась перед взором, когда сверхзвуковой самолет набирал заоблачную высоту.

Последняя московская работа Олега Александровича Барсукова была связана с аварией на Чернобыльской АЭС. Для составления карты радиационной обстановки Советского Союза он проводил замеры радиации в родной Пензе и области. А потом Глава администрации Пензенской области Анатолий Фёдорович Ковлягин и ректор Пензенского государственного педагогического университета имени В.Г. Белинского Алексей Юрьевич Казаков предложили учёному вернуться в Пензу.

Так Олег Александрович стал преподавать в Пензенском государственном педагогическом университете, оставаясь при этом научным консультантом института прикладной геофизики в Москве.

Здесь же, в Пензе, овдовевший к тому времени профессор Барсуков и встретил свою заботливую хозяюшку – Ингу Викторовну.

Доктор наук, Заслуженный деятель науки РФ, автор семи Свидетельств на изобретения, пяти монографий, нескольких учебных пособий для вузов и более ста двадцати научных статей и докладов в отечественных и зарубежных изданиях Олег Александрович Барсуков награждён многочисленными медалями за свой доблестный труд на протяжении семидесяти (!) лет. И сейчас, несмотря на большой календарный возраст, он продолжает обновлять и дополнять свои учебники, пишет статьи, консультирует.

Наши «дачные посиделки», которые пролетали за интересными беседами совершенно незаметно, часто завершались «музыкальным часом», заполненным звуками фортепьяно. Олег Александрович исполнял и классику, и шансон, замечательно импровизировал... да, да... талантливый физик оказался ещё и лириком. Когда-то он как пианист был лауреатом различных музыкальных конкурсов, гастролировал, чаще исполняя классические произведения в четыре руки со своим другом и творческим партнёром Мальгиновым.

За пианино Олег Александрович сел и в тот день, когда они с супругой уже собрались уезжать в родную Пензу, а я зашла попрощаться. Но в тот раз пальцы почему-то не слушались, и он включил запись своего раннего исполнения ноктюрна Шопена.

Звуки музыки из прошлого заполнили дачный дом, снова возвращая меня к рассказам учёного о прожитой жизни, которая, как и у миллионов его современников сложилась в очень неоднозначную историческую эпоху России ХХ века.

Я слушала, затаив дыхание, и смотрела на застывшую крупную фигуру человека с опущенной над клавиатурой головой. Мне казалось, он думал о том же.