Михаил Николаевич Загоскин, некогда всенародно известный писатель, ныне пребывает в разряде «полузабытых». Произошло это не только в силу естественных причин, но и старанием неких «таинственных сил», как намекают некоторые исследователи. Попытаемся заглянуть в это темное «зазеркалье»
В 1852 году, подводя итоги жизни Михаила Николаевича Загоскина, его друг Сергей Тимофеевич Аксаков, нашел убедительные и верные слова:
«…Ужасен настоящий високос для русской литературы! 21-го февраля потеряли мы Гоголя, 12-го апреля – Жуковского и, наконец, 23-го июня – Загоскина. Нисколько не сравнивая этих писателей в талантах, положительно можно сказать, что Загоскин пользовался гораздо большею народностью, принимая это слово в известном у нас значении. Почти все, что знает грамоте на Руси – читало и знает Загоскина; к этому числу должно присоединить всех без исключения торговых грамотных крестьян».
Раньше о том же – кратко и емко сказал поэт и критик,
академик П.А. Плетнев: «Читают Загоскина в России все, кто только не скучает
сидеть за русской книгою».
Влияние его на последующих русских литераторов было
колоссально. Достаточно вспомнить, что, по мнению литературоведов, без книг
Загоскина не было бы ни пушкинского «Рославлева», ни «Войны и мира» Льва
Толстого, ни «Князя Серебряного» Алексея Толстого. Своим «учителем»,
«властителем дум» Михаила Загоскина называли Вс. Соловьев, Д. Мордовцев, гр. Е.
Салиас и другие крупные русские исторические романисты конца ХIХ – начала ХХ
веков.
И такого писателя, достигшего всенародного признания,
попытались вычеркнуть из русской культуры и нашей исторической памяти.
«Вычеркиватели» эти во времена Загоскина называли себя
«франкмасонами» или «Всемирным братством вольных каменщиков, строителей нового
храма царя Соломона на горе Сион».
В начале XIX в. масонство было на подъеме. На всю Россию, от
Вильно до Иркутска, была накинута целая сеть из сотни масонских организаций
(лож); только в одном Санкт-Петербурге таковых было более 20. Масонами были
многие сановники, аристократы, офицеры и даже представители высшего
духовенства. Сам император Александр, склонный к мистике, благоволил «вольным
каменщикам»…
Тот патриотический подъем, что вызвала Отечественная война
1812 года, наполнил ложи массой новых, энергичных молодых дворян. Как писал из
Петропавловской крепости Николаю I декабрист и масон А. Бестужев-Марлинский:
«…наконец Наполеон вторгся в Россию и народ русский впервые ощутил свою силу;
пробудилось во всех сердцах чувство независимости, политической и народной. Вот
начало свободомыслия в России».
Ф. Вигель писал: «9 декабря
«Бунт пензенских ополченцев в 1812 году». Художник Э.Э. Лисснер (1874–1941)
То, что эти бунты вспыхнули одновременно в разных городах
губернии, говорит о том, что действовала здесь, скорее всего, не «стихия», а
«организация» и «партия». Иных же партий, кроме интегрированных и связанных
между собой русских, польских, французских масонских лож, в то время в России
не было. По крайней мере, историки таковых не нашли. Причем, мятеж не
ограничивался Пензой. Исследователь этой темы Н.А. Троицкий в книге «1812:
Великий год России», говоря о размахе мятежа, приводит факты вспыхнувших в это
время 67-ми бунтах – во многих местах, отстоящих друг от друга на сотни верст.
Интересный факт приводит Я. Хамматов в книге «Северные амуры»: восставшие в это
время под Муромом ратники Башкирского ополчения двинулись в Пензу, куда их,
якобы «призвал полковник Салават Юлаев». То есть, здесь организаторы сыграли не
на патриотических, а на глубинно-национальных «струнах» взбунтовавшихся
ратников.
Современники же полагали, что причиной этих драматических
событий были «нелепые выдумки и слухи, что распускали шпионы Бонапарта,
рассеянные по всей России во множестве, в особенности евреи и обрусевшие
поляки» (см. П.И. Юматов «Воспоминания ветерана 1813–1814 гг.»).
Как бы то ни было, чувство, двигавшее бунтовавшими
ратниками, было вполне патриотичным, а свой истинный патриотизм они доказали
позднее в боях Заграничных походов русской армии.
В августе 1812 года, охваченный всеобщим порывом, в С.-
Петербургское ополчение вступает и Михаил Загоскин. В сражении под Полоцком он
был ранен в ногу; по излечении вернулся в действующую армию и доблестно прошел
войну до конца – до взятия Данцига; был награжден орденом Св. Анны 3-го класса
на шпагу.
ОБРАЩЕНИЕ САВЛА
После войны подпоручик Загоскин возвращается на службу в
департамент горных и соляных дел, а в 1815г., поддавшись общей моде, вступает в
масонскую ложу «Избранного Михаила».
Кроме модного поветрия, для такого шага были и иные мотивы:
во-первых, манил таинственный романтический флер, окутывающий масонство;
во-вторых, ложа была местом, где происходили важные знакомства и завязывались
нужные связи; в-третьих, масонами стали многие его приятели и боевые товарищи.
Элитная петербургская ложа «Избранный Михаил» была основана
в 1815 году графом Федором Толстым – известным скульптором, вице-президентом
Императорской Академии художеств. В ней тогда состояли более 200 «братьев»,
среди которых были такие известные люди, как поэт Ф. Глинка, издатель журнала
«Сын Отечества» Н. Греч, художник К. Брюллов, барон А. Дельвиг, В. Кюхельбекер,
Н. Бестужев …
Видимо, почуяв пассионарный потенциал Загоскина, масоны
начали его усердно обхаживать. Рассудили, что этот талантливый и, главное,
энергичный молодой человек может принести много пользы «масонской работе» или
же много вреда, если вдруг окажется в стане врагов. Его ускоренно двигают вверх
по масонской иерархической лестнице: «ученик», «подмастерье», «оратор»,
«надзиратель», «секретарь», и, наконец, к 1817 году – он уже «Наместник ложи –
Мастер Стула».
И вдруг, в какой-то миг «Савл обращается в Павла!»: Загоскин
решительно рвет с масонством и уходит, «громко хлопнув дверью». Так громко, что
само «здание развалилось»: властью «Наместника» он вообще закрывает ложу (!).
Позднее, в 1822 году, высшая власть серьезно обеспокоилась
проникновением таинственного ордена в жизнь русского образованного общества и
служивого сословия. Императорским указом масонские ложи и другие тайные
организации были запрещены.
В силу этого Указа у офицеров и чиновников были взяты
подписки о неучастии в масонских ложах. Подписка М.Н. Загоскина сохранилась в
фондах Государственного исторического музея:
«Я, нижеподписавшийся, объявляю, что принадлежал к ложе масонов «Михаил избранный» в С. Петербурге; но более уже пяти лет, по собственному желанию моему, закрыл оную, и обязуюсь, что на основании последовавшего ныне Высочайшего Повеления и впредь ни к какой ложе или тайным обществам, в Империи или вне ее находиться могущих, не принадлежать и никаких сношений с ними не иметь.
Святитель Иннокентий Пензенский. Современная икона
Князь А.Н. Голицын
Служащий в числе чиновников, находящихся по особенным
поручениям при Московском военном генерал-губернаторе кн. Д.В. Голицыне,
титулярный советник и кавалер Михайла Николаев сын Загоскин. 21 сентября 1822
года» (цит. по кн. Вс. Сахарова «Русское масонство в портретах»).
Уход Загоскина от масонов, наверное, был закономерен. Он
порвал с ними, видимо, как только в силу высокого положения, был посвящен в
более сокровенные идеи и планы по утверждению власти «Соломонова храма»,
воздвигнутого на обломках повергнутого в борениях мира. Всякая идея власти
немногих избранных над «стадами» «осчастливленного» ими человечества была
глубоко чужда Загоскину.
Так же, как, например, закономерен был разрыв с «вольными
каменщиками» Н.М. Карамзина, А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, чья причастность к
масонским ложам тоже носила случайный, эпизодический характер (что не мешает масонам
доныне козырять их именами, для пиара выставляя их, как пример «образцовых
братьев»).
В отместку за этот уход и «усыпление ложи» масоны начали
Загоскина «убивать морально»: травить, распускать слухи, интриговать. Как бы
принимая вызов, писатель стал их «вставлять» в свои комедии; появляется
высмеивающая масонов сатира «Любители словесности».
На разрыв М. Загоскина с масонами, возможно, повлиял
громкий, резонансный поступок ректора С.Пб. Духовной академии архимандрита
Иннокентия (Смирнова). Будучи на должности духовного цензора, он одобрил к
печати обличающую масонов книгу Евстафия Станевича «Плач на гробе младенца» и
одновременно запретил издаваемый масоном А.Ф. Лабзиным журнал «Сионский
вестник». Это вызвало гнев главного покровителя масонов, обер-прокурора Св.
Синода (а «по совместительству» министра духовных дел и народного просвещения)
кн. А.Н. Голицына.
Последовали гонения. Книга Станевича была конфискована и
сожжена; под видом повышения архимандрит Иннокентий был выслан из столицы в
Оренбург. Позднее, в связи со слабым здоровьем, назначение было изменено на
Пензу, куда он епископом прибыл в июне 1819г. Здесь он вскоре и скончался от
простуды, в октябре того же года. (см. Протоиерей В. Жмакин «Обличитель
масонства: Жизнеописание святителя Иннокентия Пензенского». 2006.)
В августе 2000г. на Юбилейном Архиерейском соборе епископ
Пензенский и Саратовский Иннокентий причислен к лику святых Русской
православной церкви для общецерковного почитания. Ныне нетленные мощи святителя
покоятся в воссозданном Спасском кафедральном соборе Пензы.
«ИСКУСИТЕЛЬ»
То были лишь первые раскаты далекого грома; настоящая гроза
разразилась позднее, когда уже состоявшийся писатель Загоскин дерзнул в своей
прозе открыть всему свету доверенные ему когда-то масонские тайны, что не могло
не вызвать реакции «братьев». Можно предположить, что «масонское подполье»
поставило вопрос не только о «моральном», но и «физическом» уничтожении
писателя.
В июне 1852 года Загоскин неожиданно скончался от «врачебной
ошибки молодого неопытного лекаря, при лечении наследственной подагры».
Поспешивший к больному доктор С.И. Клименков, который 15 лет врачевал писателя
и всю его семью, пришел в ужас: «молодой лекарь» (вскоре неожиданно
исчезнувший) четыре месяца потчевал больного «цитмановым декоктом» – опасным
снадобьем, содержащим сулему (ртуть).
То, что масоны издавна, иезуитски и коварно, уничтожали
своих врагов, сегодня не «тайна за семью печатями». Достаточно вспомнить темную
историю дуэли и гибели А.С. Пушкина от пули масона Дантеса. Тогда самую
трагическую роль сыграл «Диплом ордена рогоносцев». Современная графологическая
экспертиза подтвердила, что автором этого пасквиля был князь П. Долгоруков –
масон высокой степени посвящения…
К сожалению, общество того времени весьма благодушно
смотрело на деятельность «фармазонов», почитая их просто чудаками, озабоченными
поисками мистического «Ключа к таинствам натуры». Лишь немногие, кто
«столкнулся с ними лбами», видели здесь не нечто отвлеченное, а постоянную,
упорную подпольную работу по возведению своего таинственного «Идеального
муравейника». Видели действие темной силы, использующей и разрушающей по
использовании все идеи: христианские, социалистические, патриотические и какие
угодно другие, надежды и упования людей. Позднее о сущности этой инфернальной
силы в своей «Легенде о великом инквизиторе» поведал Ф.М. Достоевский. Среди
тех, кто считал долгом своей совести предупредить мир о грозящей опасности,
одним из первых русских писателей был Михаил Николаевич Загоскин.
Его роман-предупреждение «Искуситель» (1838г.) смело можно
назвать предтечей т. н. «антинигилистических романов» А. Писемского, Н.
Лескова, В. Крестовского; предтечей «Бесов» и «Братьев Карамазовых» Федора
Михайловича Достоевского.
Если уж всего Загоскина считают «незаслуженно забытым», то
роман «Искуситель» – «забытый в квадрате»…
Современники отмахнулись от этого «гласа вопиющего в
пустыне». Даже мудрый Сергей Аксаков высказался примерно так: «Эких страшилок
навел! Пугает, а не страшно!»
Приведем для примера небольшой отрывок из романа.
Видя искренние восторги одного из героев во время
театрального представления, его спутник – важный масон нашептывает:
«… Вы рассуждаете о высоком и прекрасном? Перестаньте! Вы не
знаете ни того, ни другого. Вы называете изящным и великолепным зрелищем ваши
кукольные комедии! Горсть людей соберется в какой-нибудь каменный балаган, его
назовет Сан-Карло или Ла-Скала, а себя публикою, и думает, что видит перед
собой высокое и прекрасное зрелище! Жалкие пигмеи! ... Вы плачете, когда в
вашем балагане, на этих презренных подмостках, какой-нибудь паяц-трагик заколет
себя деревянным кинжалом, а в Колизее сотни людей умирали не шутя, чтоб
заслужить рукоплескания восьмидесяти тысяч зрителей. Вы удивляетесь вашим
холстинным морям и трехаршинным кораблям из картузной бумаги, а Колизей по
мановению кесаря, превращался в обширное озеро, и настоящие военные галеры не
представляли морское сражение, но дрались на самом деле, для забавы гордых
римлян…»
Страшно стало потом, лет через восемьдесят, когда эти «страшилки» вдруг материализовались, пророчески сбылись. Например, «великий режиссер» В. Мейерхольд просил чекистов расстреливать приговоренных прямо на сцене во время представления, так сказать, «по ходу пьесы». Ведь «граница между театром и жизнью должна исчезнуть и театр должен стать самой жизнью…»
Всеволод Мейерхольд. Фото нач.1920-х гг
Что касается С. Аксакова, на которого роман не произвел
сильного впечатления и который считал его чуть ли не самым неудачным из
произведений М. Загоскина, нужно сказать, что критик обратил внимание на «чисто
художественную» сторону, особо не придавая значения идейному содержанию романа.
Он пишет, что роман «скушен», хоть и «содержит много прямых и здравых суждений
и нравственных истин». Из этих слов вытекает, что суждения Загоскина по
важнейшим философским, религиозным, социальным, общекультурным вопросам для
Аксакова не являлись новыми, пионерскими. Они казались банальными и «давно всем
известными».
Усомнимся, так ли это? По крайней мере, не припоминается,
чтобы Пушкин, Гоголь, Жуковский выступали против лозунга «Свобода, Равенство,
Братство», против Ж.-Ж. Руссо и
Вольтера, против сонма «просветителей-энциклопедистов».
Между тем, есть определенная часть романа «Искуситель»,
уникальность и ценность которой будет с каждым годом только возрастать
(особенно для нас, пензяков). Как постоянно возрастает у нумизматов стоимость
старинных монет, независимо от политических взглядов и обстановки. Речь о той
части романа, где прямодушно, со знанием, теплотой и любовью описана Пенза
времени детства М. Загоскина.
Появление подобного романа стало возможным благодаря тому,
что в 1820-е годы изменилось само направление государственной политики.
Организовавшаяся вокруг митрополита Серафима (Глаголевского) и А.А. Аракчеева
т.н. «русская православная партия» смогла одолеть «партию западников». Подобной
перемене «тренда» способствовал и тот испуг, что вызвало восстание декабристов
и те масонские антимонархические революции, что потрясли Европу в 1830 году.
Огромное влияние на перемену умонастроения Александра I, потом и Николая I,
оказала страстная проповедь архимандрита Фотия (Спасского), ученика и
последователя Св. Иннокентия, направленная против «врагов Церкви и государства:
богопротивных масонов, иллюминатов, мартинистов, еретиков и сектантов». На
посту обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода А.М. Голицына сменил
кн. П.С. Мещерский; министром народного просвещения стал адмирал А.С. Шишков –
представители «русской партии». Хорошо Голицына «припечатал» в своих «Записках»
Ф. Вигель: «Не краснея, нельзя говорить об нем, более ничего не скажу: его
глупостию, его низостью и пороками не стану пачкать сих страниц».
«Сионский вестник» и другие масонские издания были закрыты, масонское «Библейское общество» – распущено. Масоны, получив чувствительный удар, ушли в глубокое подполье, где и продолжили свою «работу», чтобы взять реванш к марту 1917 года…
Архимандрит Фотий (Спасский)
ОТМЩЕНИЕ
После выхода «Искусителя» травля писателя возросла еще больше. Сверху шло давление и придирки чиновников от «официозного патриотизма». Так, при подготовке одного из изданий цензор доносил: «Всем известна благонамеренность автора и его образ мыслей; но в течение 17 лет от 1-го издания весьма многое, что тогда было терпимо, ныне не может быть одобрено в печать… Буйные речи будут для многих камнем преткновения и соблазна…». С горечью писал М.Н. Загоскин издателю журнала «Пантеон» Ф.А. Кони: «Я не могу и не должен ничего печатать в Петербурге…».
В низах о Загоскине-«ретрограде» и «мракобесе» шумел
разношерстный лагерь демократов во главе с В. Белинским. Хотя иной раз и он,
при всей своей неприязни к писателю, бывало, проговаривался: «Появление каждого
нового романа г. Загоскина – праздник для российской публики». Сам «неистовый
Виссарион» масоном, кажется, не был, но это и не столь важно. Помните, как
ответил Степан Трофимович в «Бесах» на прямой вопрос, принадлежит ли он к
какому-нибудь тайному обществу?
«Видишь ли, мой дорогой, ведь это как считать. Когда
принадлежишь всем сердцем прогрессу… кто может заручиться: думаешь, что не
принадлежишь, ан, смотришь, окажется, что к чему-нибудь и принадлежишь…»
В целом, к концу XIX в. промасонская пропаганда добилась
того, что «прогрессивные молодые люди» при имени Загоскина морщились и
вспоминали о ярлыке «квасного патриота».
Представим себе гимназиста или кадета, заинтересовавшегося
вдруг Загоскиным: к его услугам сразу бы явилась Большая Энциклопедия (1900
-1909 гг.). Благо, что этот шикарный, черной кожи, тисненый золотом 22-х томник
был в каждой гимназии, каждом кадетском корпусе. И что можно было оттуда
почерпнуть?
«Загоскин – популярный для своего времени писатель… Он не
получил никакого правильного образования. Беспорядочное чтение романов не могло
восполнить недостаток образования… без всякого запаса знаний он переезжает в
Петербург и первые десять лет его пребывания в столице проходят в службе… Литературное
значение Загоскина очень ограниченно. Если уже Белинский считал его забытым
писателем, то в наше время произведения его почти никем не читаются. Весьма
скромный литературный талант, недостаточность литературного развития, крайняя
узость общественного миросозерцания не могли обеспечить Загоскину заметного
положения… выведенные в романе лица крайне бледны… и способны были возбуждать у
неизбалованных в своих литературных вкусах читателей того времени несомненный
интерес… автор взял на себя совершенно несоответствующую его скромному
дарованию задачу изображать… Произведения его были одно слабее другого и все
ярче обнаруживали в авторе их слишком примитивное понимание исторических
событий и узость миросозерцания, сводившегося к проповеди шаблонного патриотизма
очень невысокой пробы… и крепостнического обскурантизма… Загоскин в союзе с
другими литературными староверами вел борьбу с молодым прогрессивным
литературным направлением, осыпая презрительными насмешками его представителей
за их пристрастие ко всему иностранному… Впоследствии он примкнул к
славянофилам, хотя философские основания славянофильства ему, как человеку
лишенному всякого, более или менее широкого умственного развития, были
совершенно недоступны…». И далее в том же духе.
Сколько эпитетов, сколько эмоций для оценки «бледного»,
«никому неинтересного» писателя! Полное ощущение, что это не беспристрастная
оценка, а субъективная неприязнь и сведение счетов.
Дело в том, что эта либеральная по духу «Большая
Энциклопедия» (под общей редакцией С.Н. Южакова) создавалась и редактировалась
масонами.
«МЫ ВСЕ УЧИЛИСЬ ПОНЕМНОГУ, ЧЕМУ-НИБУДЬ И КАК-НИБУДЬ…»
Как видим, основной грех, приписываемый М. Загоскину, кроме
«скромного таланта», это – «домашнее образование», которое здесь является
синонимом «необразованности» и даже «невежества».
А ведь в то время другого образования практически и не было!
Вспомним, например, типичного мелкого дворянина Петрушу
Гринева: слуга Савельич, что выучил его грамоте, да француз-гувернер, который
лишь пьянствовал да «девок портил».
В «годы ученичества» и отрочества М. Загоскина положение в
этой сфере было печально: для простых людей были 2-3-х классные т.н. «Народные
училища», где обучались грамматике, арифметике и Закону Божиему; для отпрысков
благородных семейств не было и того. Обучались они гувернерами и уроками
частных преподавателей. Общеобразовательных лицеев и гимназий тогда еще не было
вовсе. Первый классический Царскосельский лицей был открыт в 1811 году. А
первая гимназия в Пензе появилась лишь в 1804 году.
Что она из себя тогда представляла, можно прочесть в
воспоминаниях ее бывшего ученика, генерал-лейтенанта Г.И. Филипсона: «…
гимназия была в таком порядке, что привела бы в ужас самого снисходительного из
нынешних педагогов. Учителя были плохи, некоторые приходили в класс пьяными,
рукам давали большую волю, но учением не стесняли. Перемены продолжались по
часу, а часто учителя совсем не приходили. Свободное время употребляли на
кулачные бои класс на класс…» (
Кстати, директором гимназии тогда был И.И. Лажечников,
будущий знаменитый исторический романист. Он вспоминал, что как-то внимание
привлек шум в коридоре, где он увидел толпу учеников младших классов, что
выносили на улицу огромную тушу мертвецки пьяного преподавателя. На его
изумленный вопрос: «Что это?» – ученики ответили: «Это мыши кота хоронят!»
Более высокое – среднее и высшее образование в России начала
XIX в. было представлено несколькими Духовными и Военными учебными заведениями,
Горным институтом и Императорским Московским университетом. Университет был
единственным высшим учебным заведением общеобразовательного классического
профиля; на трех его факультетах ( философском, медицинском и юридическом )
обучалось 215 студентов (1811г.). Еще можно приплюсовать сотню-другую
воспитанников Благородного пансиона при Московском университете, что позднее
был преобразован в гимназию. Для огромной Империи всего этого было явно
недостаточно. Подавляющее большинство молодых дворян, имея лишь домашнее
образование, шли служить, а необходимые знания, умения и навыки получали позже,
«дообразовываясь» в полках и департаментах.
Например, А.В. Суворов в свободное от службы время слушал
курсы в Шляхетском корпусе, самостоятельно изучил несколько иностранных языков…
Бурный рост средних и высших учебных заведений, лицеев, гимназий и
университетов, как количественный, так и качественный, произошел позднее, после
1812 года.
Какого же «образования» был лишен М.Н. Загоскин? Александр
Иванович Михайловский-Данилевский, генерал-лейтенант, первый историограф войны
1812 года (кстати, пензенский дворянин, владелец села Чемодановка) вспоминал
отступающих из Москвы французов: «… Один француз, взламывая череп недавно
убитого своего товарища и с жадностью глотая горячий еще мозг его, говорил:
«Возьмите меня! Я могу быть полезен России, могу воспитывать ваших детей!». И
вот этакие упыри и вправду воспитывали! У Пушкина в Лицее французскую
словесность преподавал родной брат Марата – вождя французских якобинцев.
Карамзин, попав в революционный Париж, был шокирован лавками, где продавали
сумочки и перчатки из кожи казненных на гильотине, а самая успешная из них
принадлежала «брату Марата». Не тому ли самому? Зная это, уже не удивляешься
тому, что выпускник блестящего Лицея, юный Пушкин, писал вирши, о которых
потом, повзрослев, жалел: «Мы добрых граждан позабавим, / И у позорного столба
/ Кишкой последнего попа / Последнего царя удавим».
Бог миловал Михаила Николаевича от подобных «учителей»!
Результатом их «трудов праведных» было то, что из «школы» в
жизнь выходили кто угодно, только не патриоты. Как писал В.В. Розанов: «У
француза – «Прекрасная Франция», у англичан – «Старая добрая Англия», у немцев
– «Наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет –
«Проклятая Россия». Как же удивляться, что всякий русский с 16-и лет пристает к
партии ниспровержения государственного строя». И он знал, о чем пишет, ведь сам
долгое время преподавал в гимназии. Сделав поправку на некоторую запальчивость
Розанова, нужно признать, что доля истины в его словах есть, иначе, откуда бы
взяться тому массовому помрачению сознания, что принес 1917 год. Патриоты же на
Руси, конечно, были, но, не «благодаря» школе, а «вопреки» ей. Как есть они и
сегодня, несмотря и вопреки школьным программам, телевидению и интернету.
Про Пушкина же можно сказать: он быстро отрезвел от этого
«образовательно-воспитательного дурмана». Вспомним, кстати, известные строки
уже зрелого Пушкина из одной из редакций «Капитанской дочки»:
«Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный.
Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают
нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и
своя шейка копейка».
Загоскин сам себя постоянно образовывал, с раннего детства
не выпуская из рук книгу. Притом, обладал замечательной памятью на прочитанное,
что отмечают многие мемуаристы. Например, его боевой товарищ вспоминал, что
лежа в военном лазарете, он поспорил, что в несколько дней выучит наизусть
«Французский лексикон» и выиграл это пари.
Михаил Николаевич с 13 лет служил в различных ведомствах, а
для продвижения по службе нужно было и самообразовываться, и брать частные
уроки, ведь проводились периодические аттестации – сдачи экзаменов по разным
научным дисциплинам. В «Биографии М.Н. Загоскина» С.Т. Аксаков написал про это
так:
«К экзамену надобно было приготовиться, и Загоскин посвящал
на это все свободное от службы время в продолжение полутора года; он трудился с
такой добросовестностью, что даже вытвердил наизусть «римское право». Наконец,
он выдержал испытание блистательно и сам требовал от профессоров, чтоб его
экзаменовали как можно строже».
Напомним, что к концу жизни он стал действительным статским
советником и Почетным академиком по разряду русского языка и словесности
Императорской Академии наук.
Конечно, далеко не всем дано стать «людьми передовыми,
просвещенными и прогрессивно мыслящими». Другая, и куда большая часть народа, с
точки зрения «прогрессистов» – «профаны, пребывающие в первобытном невежестве»
– продолжала любить, читать и перечитывать Загоскина.
Об этом красноречиво говорит то, что его «Аскольдова могила»
выдержала около 20 изданий, а «Юрий Милославский» и того больше; вышли
многотомные собрания сочинений; немалые тиражи его книг, едва появившись,
раскупались и превращались в библиографическую редкость.
После 1917 года и до сегодняшнего дня книги Загоскина
практически не переиздавались, за исключением, изданного в 1955г. «Юрия
Милославского» и краткого периода 1987-1991 гг., когда к 200-летию писателя
появился двухтомник, несколько одиночных изданий да пара повестей, включенных в
тематические сборники.
За все это время, к сожалению, не было ни одной экранизации.
Надгробие писателя в московском Новодевичьем монастыре было
уничтожено (позднее восстановлено); дом – «родовое гнездо Загоскиных» в Рамзае
– сожжен; имение разорено, а то немногое, что от него сохранилось, совсем
недавно продано в частные руки; памятник писателю в Рамзае снесен (сейчас
стараниями местных жителей частично восстановлен).
Процесс «вычеркивания» из русской культуры – с переменным
успехом – увы, продолжается.