(из воззвания Е.И. Пугачёва)

250 лет назад произошло «утешение Пугачевского бунта».
Герои были награждены, злодеи – анафемствованы и казнены, совращенные –
наказаны, заблудшие – помилованы.
Императрица Екатерина повелела: «Все дело предать вечному забвению».
Но нам цари – не указ и мы вспомним эти «окаянные дни».

Татьяна Назаренко «Пугачёв» (левая часть диптиха)

Стихийно вспыхнувший в сентябре 1773 года Пугачевский бунт к концу года принял опасный размах. Отряды правительственных войск Кара и Чернышева были разбиты, Оренбург осажден, Самара и другие города заняты «шайками бунтовщиков». К 20-ти тысячной армии «Царя-амператора Петра Феодоровича» присоединились башкиры и калмыки. По словам А.С. Пушкина, « зло, ничем не прегражденное, разливалось быстро и широко».

В это время «главнокомандующим против внутреннего возмущения» был назначен генерал-аншеф А.И. Бибиков. Прибыв 25 декабря в Казань, «в городе он не нашел ни губернатора, ни главных чиновников; большая часть дворян и купцов бежала…» (Пушкин «История пугачевского бунта»). Вверенные же ему войска были еще на походе, двигаясь из Петербурга, Польши, Малороссии, Тобольска.

1 января 1774 года Бибиков обратился к дворянству «с требованием содействия от его усердия к Отечеству». Казанское Дворянское Собрание «тут же положило на свой счет составить и вооружить конное войско, поставя с 200 душ одного рекрута. Дворянство симбирское, свияжское и пензенское последовали сему примеру». Откликнулась на призыв сама императрица (!), которая объявила себя «казанской помещицей» и повелела набрать ополченцев из своих дворцовых владений.

26 января «по ордеру генерал-аншефа Бибикова» начал формироваться «Пензенский уланский корпус в 500 человек, с офицерами, выбранными от дворянства, из их собственных людей и крестьян»*. Начальником был избран предводитель пензенского дворянства Ефим Петрович Чемесов.

Уланы отряда Чемесова. Рисунок-реконструкция О. Антонова

И. Мехельсон (гравюра конца 18 века)

«В два месяца весь корпус был набран, обмундирован и вооружен, да и выступил в поход в присовокуплении к войскам Её Императорского Величества, которые тогда находились в стороне Оренбурга»*. Вскоре генералом кн. Голицыным под Оренбургом и подполковником Михельсоном на Урале, войско «доброго царя» было разбито.

Как написал Пушкин: «Пугачев бежал, но бегство его казалось нашествием. – Никогда успехи его не были ужаснее, никогда мятеж не свирепствовал с такой силой».

 Взяв Казань, бунтовщики переправились через Волгу и повернули на юг, преследуемые отрядами Михельсона, Меллина и Муфеля. В составе последнего «поспешил к обороне Пензы от злодышащего врага» Пензенский уланский корпус»**.

2-3 августа «самозванец… прошел чрез город Пензу со своею толпою числом до 4000 человек и пошел к Саратову, и по тракту своему великое множество дворян перевешал»*. По неполным данным, было убито до 400 помещиков и членов их семей. Среди них: воевода Всеволожский, подполковник Симбухин, капитан Д. Столыпин, поручик А. Дубенский, помещики Мартыновы (включая малолетних детей), Чупраковы, Киреевы, Мещериновы, Мосоловы, Мансыревы ...

25 августа, за Царицыном, Михельсон настиг «государственного злодея и изверга» и добил окончательно. Вновь Пенза увидела Пугачева в сентябре, когда он был «везен генерал-поручиком А. Суворовым через город в клетке… в Симбирск к графу Панину».

Пензенский Уланский корпус, прибыв 5 августа в Пензу, был в ней оставлен «к защищению от бунтовщиков, оставшихся в зловредных упорствах».

Справиться с Пугачевым оказалось легче, чем с «пугачевщиной».

Она в Пензенской провинции Казанской губернии была подавлена только к зиме. О ее размахе говорит то, что «за два месяца было ликвидировано более 50 пугачевских отрядов, иногда до 4000 человек. Было отбито 64 пушки, 4 единорога, 6 мортир; убито повстанцев около 10 000, взято в плен – 9 000, освобождено из плена дворян, благородных жен и девиц – 1280 душ»***.

Самый крупный бой произошел 8 августа в 30 верстах от Пензы у села Загоскино.

«Собралась злодейская толпа числом до 5000 человек и устремилась иттить к Пензе и совсем истребить собравшиеся здесь дворянские фамилии».

Против них выступил Е. Чемесов «с уланского корпуса командою во 170, да штатной пензенской команды в 16 человек, не имев при себе ни одной пушки… А как во многих ружейных, со стороны уланов выстрелах…бунтовщики со всею упорностью стояли на месте, то шеф корпуса и решился атаковать их… бросился со всеми уланами в середину сонмища, и по немалом сопротивлении оное опрокинув разбил. Было захвачено7 пушек со снарядами, 300 бунтовщиков убито, около 170 взято в плен, остальные – рассеяны». (из рапорта генерала Голицына генерал-аншефу Панину).

Рассказы старика Чемесова слышал юный Миша Загоскин. Позднее в романе «Искуситель» он вспоминал об этом так:

«…Во время Пугачева, которого отдельные шайки возмущали народ и долго злодействовали в нашей губернии, он командовал небольшим отрядом улан. Чтоб это не сочли анахронизмом, я должен сказать, что так назывались в то время летучие конные отряды, составленные по большей части из дворовых людей. Так как в нашей стране вовсе не было тогда регулярного войска, то некоторые из богатых помещиков должны были прибегнуть к этому средству, чтоб приостановить хотя бы на время успехи пугачевской сволочи… Он (Чемесов) сделался в короткое время грозою мятежников, его строгая справедливость и удальство вошли в пословицы и наводили робость не только на бунтующих крестьян, но даже на самых казаков шайки Пугачева. Не раз случалось, что появление его с несколькими уланами усмиряло целые селения. Я очень любил слушать, когда он рассказывал о своих партизанских подвигах; помню, однажды рассказал один случай, который доказывает, как сильно действует на наш простой народ имя человека, известного своим и удальством и справедливостью. «Это было так, под вечер. Я стоял по сю сторону Суры, а на той высыпало из села сотни две бунтовщиков. Вот кричат из-за реки: «Покорись! Сдайся, худо будет!» Со мной было всего-навсего человек пять улан, – да что тут думать – смелым Бог владеет! Бух прямо в реку, вплавь. Лишь только я выбрался с моими уланами на берег, да паф из пистолета. – Эге! Гляжу, мужички-то мои и оробели. «Кто против нашей матушки царицы? Говори!» – зыкнул я во все горло – они всем миром и бряк на колени. «Виноваты, батюшка! Глупость наша такая – помилуй!» – «Вот я вас помилую! Постойте-ка, постойте! Есть ли у вас большой сарай на господском дворе? Так соберитесь же все туда от мала до велика и держите себя под караулом. – слышите? – Мне некогда с вами возиться, надобно еще у соседей ваших побывать. Завтра опять к вам буду. Кого надо повесить – повешу, кого помиловать – помилую. Да у меня смотри – караулить себя хорошенько» – «Станем караулить, родимый!»

– Я воротился к ним на другой день. Смотрю: у сарая стоит часовой с дубиной. Я подъехал, караульный снял шапку, поклонился мне в пояс. А там вдруг как крикнет: «Кто иде?». Вот он вытащил запор, отворил ворота, и что же вы думаете? Гляжу, вся вотчина поголовно сидит в сарае».****

Добродушный и «позитивный» Михаил Загоскин нарисовал такую «патриархальную» картину. Совсем иное вспоминалось его сверстнику и знакомцу по Пензе, «негативному» Филиппу Вигелю. Суровый «приговор пугачевщине» он вынес в своих «Записках»:

«В нечестивой Пензе услышал я первый раз насмешки над религией, хулы на Бога, эпиграммы на Богородицу… Я не хочу быть пророком, но, судя о будущем по прошедшему и настоящему, и теперь уверен в душе моей, что если б когда-нибудь (помилуй нас Боже), до дна расколыхалась Россия, если б западные ветры надули на нее свирепую бурю, то первые ее валы вздыматься будут в Пензе… Во время Пугачевского бунта вероломством и жестокостью никто не превзошел ее жителей, в 1812 году изо всех ополчений одно только пензенское возмутилось в самую минуту выступления против неприятеля».

Действительно, те же самые «добрые поселяне» часто являли образцы натурального зверства. Примеры мы видим, скажем, в историческом повествовании графа

Е. Салиас-де-Турнемира «Пугачёвцы». Для них привязать «их благородие» к хвосту коня и под смех и улюлюканье погнать его в чистое поле, было «делом обыкновенным».

Правдивы все: и Загоскин, и Вигель, и гр. Салиас. Ведь человек – существо сложное.

Иван Ильин писал: «Человек – есть существо, заряженное страстями, но способное, иногда и к доброте: не зверь, но подчас с наклонностями к зверству; расчетливое и жадное, но и не лишенное совести, восприимчивое к божественным лучам, но и весьма удобопревратное ко злу; способное и к доблести, и к самому смрадному душевному подполью».

Добавим, что в темных глубинах нашего подсознания сидят те «мелкие бесы», которых Н. Бердяев назвал «духами русской революции». Например, на многих из нас временами накатывает: «Эх, пограбить бы». Но, чтобы эти бесы очнулись от анабиоза, и перешли к  действию, нужно отключение «сдерживающих механизмов». И такой вождь является в облике Пугачева (или Ленина, или Ельцина) и разрешает: «Можно. Грабьте!»

То, что небольшие отряды регулярных войск и даже ополченцев успешно громили превосходящего численно врага, вполне закономерно. Героизм проявляется в русском человеке, когда он уверен, что стоит за Правду, за Божие дело. Когда же появляется чувство, что «Бог отвернулся от нас» – «мужи силы» превращаются в «расслабленных», воля к сопротивлению парализуется.

Демоническое начало в Пугачеве ясно увидел А.С. Пушкин во время работы над «Историей пугачевского бунта». В историческом труде, основанном на строго научных фактах, Пушкин-историк не счел нужным развивать эту тему. Тем более знал, что первым читателем станет его «строгий личный цензор» – император Николай.

Но в созданной чуть позднее «Капитанской дочке», Пушкин-писатель дал волю своим чувствам, мыслям и интуиции.

Вспомним появление Пугачева в романе: страшный буран, сбившаяся с пути кибитка с главным героем. На вопрос Гринева: «Что это вдалеке чернеется?», – ямщик отвечает:

«Бог знает, волк, или человек».

Волк. Рисунок О. Антонова                                                                         Пугачев. Прижизненный портрет. 1774 г. Худ.неизвестен

Далее, « из мрака и вихря» является «провожатый» – спаситель. Этот странный, возникший из снежной мглы, в худом армяке, но хладнокровный и необычайно уверенный в себе человек, и был Пугачевым.

Интересно, что именно во время обдумывания романа Пушкин создает свой шедевр «Бесы» («Мчатся тучи, вьются тучи»), где стихия снежной бури материализует бесов.

Пугачев, сквозь буран, «волчьим нюхом» за много верст учуял запах дыма и вывел замерзающих путников к спасительному жилью. В благодарность Гринев одаривает «вожатого» заячьим тулупчиком, который трещит по швам, когда, кряхтя от удовольствия, в него втискивается Пугачев. Этот «заячий тулупчик» – из простой повествовательной детали, повторяясь 12 или 13 раз в небольшом по объему тексте, вырастает до многозначного символа.

Сам сюжет романа, сознательно или нет, Пушкин позаимствовал из русской сказки, где Иван-царевич спасает волка и тот отвечает: «Я еще тебе пригожусь, я еще тебе послужу». Так и Гринев помог случайно встреченному на дороге человеку, за что получил его себе в помощники на будущее.

На протяжении романа мы видим Пугачева то лютым, непредсказуемым, безжалостным волком, то – в общем неплохим, даже великодушным человеком. Перед нами полусказочный человек-волк; другими словами, Оборотень.

Конечно, в школьные годы мы изучаем «Капитанскую дочку», но многое проходит мимо сознания. Перечитывая роман, открываем новые планы и смыслы. Например, новыми красками играют сцены и диалоги Пугачева с Савельичем. Мы видим, как «верный пес» самоотверженно защищает хозяина и его добро от «хищного волка в заячьей шкуре».

Интересно, что одновременно с «Капитанской дочкой», юнкер
М. Лермонтов пишет своего « Вадима». Создает демонический образ горбуна-пугачевца, одержимого жаждой кровавой мести.

Литературный портрет – это яркий образ, лишь отчасти соответствующий реальному прототипу.

Вспомнился эпизод, когда Савельич подает Пугачеву «реестр барскому добру, раскраденному злодеями»:

«Пугачев принял бумагу и долго рассматривал с видом значительным. – Что ты так мудрено пишешь? – сказал он наконец. – Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?» Пушкин создает образ хитрого, но неграмотного человека. Соответствует ли это действительности? Верится с трудом, ведь из биографии известно, что Пугачев состоял ординарцем при генерале И.Денисове, с 1769 года имел офицерский чин хорунжего. Неужели офицер не мог ни приказ прочитать, ни донесения написать, в отличие от крестьянина и бывшего псаря Савельича?

Сергей Есенин, создавая в 1921 году драматическую поэму «Пугачев» заметил: «Я очень-очень много прочел для своей трагедии и нахожу, что многое Пушкин изобразил просто неверно. Прежде всего, сам Пугачев. Ведь он был почти гениальным человеком, да и многие другие из его сподвижников были людьми крупными, яркими фигурами, а у Пушкина это как-то пропало».

Виктор Непьянов. «Пугачев в Пензе» и фрагменты картины. 1981–1993 г.

Таинственность и многозначность Пугачева уже 250 лет смущает умы. Пушкин-историк проделал огромную работу: изучил множество документов, объехал места событий, записал рассказы очевидцев. Второй том «Истории Пугачевского бунта – это сотни документов. Ему, как официальному «историографу Коллегии иностранных дел», были открыты все архивы. Только главного документа – «Следственного дела» – он так и не увидел (!) Сначала бюрократические проволочки препятствовали, потом он сам «махнул рукой» и пояснил, что, дескать «нужно и будущим историкам хоть что-нибудь оставить…». Что-то не видно трудов этих «будущих» с ссылками на «Дело». Неужели до сих пор засекречено?! А там, по сути, ответ на главный вопрос: помимо «стихии», кто-то  стоял за этим бунтом? Ведь все еще неизвестно, кто передал «злодею» знамя Голштинского полка и личную печать Петра Третьего; кто нанес на грудь лже-государя Двуглавого орла и другие «царские знаки», якобы подтверждающие «право на отчий престол»; кто дал команду множеству ссыльных польских конфедератов поддержать самозванца? Есть и другие вопросы, пока, увы, остающиеся без ответа…

После усмирения бунта в 1775 году Уланский корпус и другие ополченческие отряды были распущены. Е.П. Чемесов высочайшим указом пожалован надворным советником и воеводою в Пензу. Офицеры получили повышение в чинах, рядовые уланы, «за их храбрый поступок, в награду денег каждому по рублю».

В конце 1775 года обнародовано было общее прощение и повеление «все дело предать вечному забвению».

*          Чемесов Е.П. Записки для памяти.//Сура. – 1996, №2

**        Чемесов Е.П. Речь Ефима Чемесова дворянству.//Сура. – 1996, №2

***      Петров С.П. Пугачев в Пензенском крае. – Пенза. – 1950.

****    Загоскин М.Н. Искуситель. – М. 1989.